«Елисеевский» мог называться «Касаткинским». Отрывок из книги о главных магазинах Москвы

«Елисеевский» мог называться «Касаткинским». Отрывок из книги о главных магазинах Москвы

Правительство Москвы намерено сохранить легендарный магазин-гастроном «Елисеевский». Об этом заявили в Департаменте городского имущества. В начале недели стало известно, что 11 апреля знаменитый магазин на Тверской улице, просуществовавший 120 лет, закроется. Публикуем отрывок из книги Анатолия Рубинова «История трех московских магазинов», которая рассказывает в том числе историю династии основателей самого старого магазина столицы.

Известный всей России знаменитый московский магазин «Елисеевский» вполне мог называться «Касаткинским». И этом было бы правильно, потому что предки его создателя, когда они еще жили в деревне, все были сплошь Касаткины. В большой и праведной семье Касаткиных двое старших братьев, рослые молодые красавцы Петр Елисеевич и Григорий Елисеевич, всю дальнейшую, взрослую жизнь почитали своего батюшку, который был охоч до работы, строг, справедлив, но, однако, на редкость лас­ков. Братья хотели, чтобы и после кончины отца все незнакомые люди кругом произносили его имя: именем батюшки и их общим отчеством они и назвали основанное ими дело —Товарищество «Братья Елисеевы». А внуки закрепили это имя в памяти всей России, через полвека передав название трем магазинам, самым роскошным во всем государстве и похожим, как братья-близнецы, — в Санкт-Петербурге и Москве. И третьему — в Киеве.

Передали и свою судьбу. В характерах удачливых пар­ней было что-то удалое и рисковое. Да и скандальное. Несколько раз имя Елисеевых заставляло говорить всю Россию, особенно когда появились «Елисеевские магази­ны». Даже тогда, когда в стране не осталось именных магазинов, в социалистической Москве оставался один-единственный «фамильный», будто бы частный. Но и его все время пытались переименовать — давали новые, са­мые уважительные названия. «Елисеевский» был и «Центральным», и «Гастрономом №1». Под этими именами он попеременно красовался на вывесках, указывался в газе­ тах, числился в путеводителях по городу и в печатных справочниках, но москвичи все равно называли его при­ родным именем — «Елисеевский». Стены имеют память.

До конца восемнадцатого века все рыбинские Касат­кины были верными, старательными крепостными графа Шереметева. Так же, как их родня — Кузнецовы, Красильщиковы, Ковалевы. Жизнь некоторых из них сложилась странно и на удивление счастливо. Дочь Ивана Ковале­ва — Прасковья, красавица, которую Бог одарил и дивным голосом, стала законной, полноправной женой графа обер-гофмаршала Николая Петровича. Он удивил весь Рыбинск и Петербург, женившись на собственной крепо­стной крестьянке, которую до этого он был властен пода­рить, продать, обменять. В театре Шереметева у нее было другое имя — сценическое: Жемчугова. С ним она и про­славилась в обеих столицах.

Хозяин гордился своей актрисой, тайно любился с нею. Вся дворня знала об этом: несколько лет барин и крепостная жили не венчано, а когда певица стала вдруг увядать, перед Богом и людьми поспешно назвал ее закон­ ной супругой — словно бы чувствовал, что не суждена им долгая совместная жизнь. Ей тогда было тридцать лет, а в тридцать четыре она умерла.

Граф и крепостная актриса обвенчались в Рождество 1798 года. С тех пор перед каждым Новым годом Шереметев приезжал на родину Прасковьи Жемчуговой в свое рыбинское имение, где все местные ее знали и помнили.

С большой компанией друзей приехал он в свое име­ние праздновать Рождество и в 1812 году. Здешний дом был просторен, нигде не продувало даже в сильные морозы, охота начиналась всего в нескольких верстах от усадьбы. Этот приезд графа в свое любимое имение потомки первых Елисеевых вспоминали всю жизнь, знали о произошедшем во всех подробностях, передавая услышанное о старинном событии из поколения в поколение. Правда, некоторые недоброжелатели улыбались: легенда казалась слишком красивой, чтобы быть правдивой. Дескать, скромность — паче гордости: одни знатные люди выхваливаются своим благородным происхождением, а другие, наоборот, любят принижаться...

Однако по меньшей мере единственная деталь в их рассказах была наверняка выдуманной — решающая реплика Прасковьи Ковалевой-Жемчуговой, которая на са­мом деле к тому времени уже ушла из жизни. Но что не присочинишь, если бывшим крепостным нечем похвастаться? Потомственные дворяне, чтобы казаться знатнее, выдумывали еще и не такое.

В праздничный вечер граф Николай Петрович и его гости уже сидели при свечах в Зеркальном зале за столом, когда неожиданно вошел садовник Петр Касаткин с зага­дочным выражением на лице. Его никто не остановил, потому что он был одет опрятно и — главное — нес в вы­тянутой руке нечто такое, что у каждого взглянувшего вызывало изумление. В лютый рождественский мороз он на блюдечке держал землянику, словно бы только что вернулся из леса, а она поспевает ведь только на Троицу! Поставил ягоды перед графом на стол и смело взглянул на него.

Первым пришел в себя граф Николай Петрович:
— Петр Елисеевич, да как же ты сохранил такую кра­соту?

Касаткин отшутился:
— Да вот собрал. У нас, знамо, места земляничные.

Первую ягодку взяла своей маленькой рукой самая почетная гостья — княгиня Варвара Долгорукая. Под взглядом соседей бережно положила ягодку в алый рот, сказала с удивлением:
— Настоящая! А вот и зеленый листок! Настоящая лесная земляника... А я сперва подумала, что конфета (тогда говорили: «конфекта»).

Потом опробовал сам граф Шереметев, блюдечко пустили по кругу. Мужчины передавали его друг другу, и каждый сначала подносил своей даме. Все брали по ягодке, восхищались графским садовником. Очень он уважил барина! И тот, осчастливленный, опрометчиво восклик­нул:
— Угодил, Петр Елисеевич! Угодил безмерно! Проси что угодно. Все дам за такое уважение!

Потом он жалел, что был искренен: потерять тако­го садовника… Касаткин, хотя и готовился к тому, что скажет, не смел глядеть на барина. Опустил глаза, но ответил внят­но, чтобы услышали все присутствующие:
— Дай, граф, вольную...

Конечно, это была дерзость, неслыханная дерзость — в присутствии почтенных гостей поймать графа на сло­ве! Но обер-гофмаршал виду не подал, что жалеет о сво­ей опрометчивости. Только потом, при расставании, выс­казал обиду. Но сейчас ответил радушно, щедро:
— Отпускаю тебя, Петр Елисеевич. Конечно, с же­ной.

Продолжение читайте в книге Анатолия Рубинова «История трех московских магазинов», которую публиковало издательство «Новое литературное обозрение».

Звездные новости, рецепты столичных шеф-поваров и последние тренды — на «Дзене»

Подписаться

Новости