Найденное стихотворение Владимира Набокова о Супермене перевели на русский язык
Режиссер и писатель Михаил Идов переводит The Man of Tomorrowʼs Lament как «Плач человека завтрашнего дня».
Плач человека завтрашнего дня
Носить очки — мой долг. Иначе враз
И легкие ее мой суперглаз
Узрит, и печени дрожащий ком
Покажется, как в водорослях сом,
В сени костей. Измученный изгой,
Слоняюсь я по свету, словно мой
Из «Лира» соименник. Весь мой вид —
Носи я хоть трико, хоть тройку-твид —
Мне ненавистен: и могучий торс,
И каждой мышцы корабельный трос,
И синий чубчик. Ключ моей хандры —
Не пропасть, разделившая миры
Фантазии и Факта от и до
(Мне не слетать в «Орлиное гнездо»
И даже по призыву не попасть);
Меня постигла худшая напасть.
Я молод, полон сока, что твой клен,
И, что неудивительно, влюблен.
Но все позывы сердца и души
Стальной рукой не хочешь, а души:
Моя любовь — землетрясенье, смерч,
И брачный час сулит невесте смерть,
Отелю снос, а рядом с ним домам
Как минимум ремонт оконных рам.
А ежели она переживет
Сей взрыв любви? Какой зачнется плод?
Что за младенец ринул бы на свет,
Сбив с ног врача? Он в возрасте двух лет
Сломал бы в доме каждый стул и стол,
А ножкой топнув, рухнул через пол;
Нырял в колодец в три; в четыре-пять
Сигал бы в печь на «я иду искать»;
К восьми играл бы в поезда, подняв
Над головой всамделишный состав;
А к девяти бы всех моих врагов
Избавил от оков. И был таков.
Вот почему, где я бы ни летал,
Как высоко, как ни был плащ мой ал,
Погони за карманниками мне
Скучны. Парю в небесной желтизне
Один. Плечистый, но сутулый Кларк,
Из мусорного бака взяв пиджак,
Сминает плащ и прячет в тот же бак.
Год-два спустя: аллея, Централ-Парк,
И статуя моя. И женский вздох:
«Ах, Кларк, как он чудесен!» Да, неплох,
Я бормочу, вздыхая втайне — но
Обычным парнем быть мне не дано.
Также свой вариант стихотворения опубликовал переводчик Николай Караев.
Одним из первых переводов стал вариант Александра Гагинского для издания «Мир фантастики».
Печаль Человека Завтрашнего Дня
Я на нее любуюсь сквозь очки,
иначе портят вид супер-зрачки:
и легкие, и печень видно мне —
пульсируют, как осьминог на дне,
между костями. Изгнан в этот мир,
как тезка Кент, о ком писал Шекспир,
я вовсе не горжусь, надев трико,
могучей грудью, крепким кулаком,
игривым чубом выше синих глаз,
поскольку должен я признать сейчас
мой роковой предел… Не в том он, как
Фантазию удерживает Факт,
который мне не даст обрушить гром
на тихий Берхтесгаден, и не в том
что в армии я службу пропустил,
а в горестном неравновесьи сил.
Я молод, силой жизни наделен
и, как нормальный юноша, влюблен —
но должен свое сердце я смирить,
иначе в браке я могу убить.
В порыве страсти я бы, как вулкан,
разнес невесту, номер, ресторан,
еще один, поменьше, за углом,
пяток машин — и, дай бог, все на том.
А коль она переживет ту ночь —
каких родим мы сына или дочь?
Какой кошмар явиться может нам,
размазав акушеров по стенам?
В два года он начнет крушить столы,
ломать ступени, пробивать полы,
в четыре будет он на дно нырять,
в пять лет — в горящей топке отдыхать,
к восьми начнет считать он поезда
игрушками, а к девяти годам
врагов моих на волю пустит он,
я с ним сражусь — и буду побежден.
Вот почему, летая в небесах,
в плаще, трико и боевых трусах,
ловя воров, я остаюсь угрюм
и хмуро надеваю свой костюм,
чтоб появился вновь верзила Кент
и плащ убрал великий Супермен.
Когда она у памятника мне
в Центральном парке шепчет в тишине:
«О, Кларк, он просто чудо!», я молчу.
Всю жизнь таким, как все, я стать хочу.
Оригинал стихотворения можно прочитать здесь.
Фото: Horst Tappe/Hulton Archive/Getty Images
Читайте также