Владимир Маяковский видел в автомобиле не просто машину, а яркий символ эпохи. Сначала для него четырехколесный транспорт олицетворял капиталистическую эксплуатацию — в его набросках жадные заводчане пожирали колеса с надписью «прибыль». Но всего через несколько лет поэт уже мечтал ездить на личном автомобиле, как «замнаркома».Публикуем отрывок из книги «Хочу машину! Личный автомобиль в советской повседневности (1917–1991)» Сергея Канунникова, которая
вышла в издательстве НЛО.
Владимир Маяковский не был «автомобильным» человеком: никогда не сидел за рулем и не разбирался в устройстве машин. Но автомобиль всегда интересовал поэта как одно из достижений современной техники и одновременно как один из символов капиталистической жадности, погони за прибылью, а также потогонной системы конвейерного производства, которую стали называть фордизмом. На заводе Ford в 1913 году впервые заработал конвейер, обеспечивающий массовое производство, низкую себестоимость автомобилей и высокую прибыль производящей их фирме. В том числе и потому, что на конвейере машины собирали далеко не самые квалифицированные, а потому и не высокооплачиваемые рабочие.
Theoriginals.renault.com
В набросках киносценария, написанного Маяковским, предположительно, в 1922 году и озаглавленного «Бенц № 22. Эпопея в пятидесяти пробегах», изготовленный на современном западном (в данном случае немецком — фирмы Benz) заводе автомобиль переходит от одного жадного капиталиста к другому:
Встает завод во весь рост. Вывеска «Бенц». На экране [быстро] мелькают отдельные фазы работы вплоть до выката новенького авто из ворот завода. Подчеркнутость труда [одних] только рабочих. Автомобиль готов.
Я делаю лучшие автомобили.
Перед автомобилем хвастливо разводя руками заводчик. Заводчик разевает рот. Три автомобильных колеса (на каждом из них появляется надпись: «прибыль») летят в заводчикову пасть. Заводчик проглатывает колеса со смаком. Из-за заводчика высовывается купцова рожа.
Я продаю лучшие автомобили.
Заводчик становится в сторону. Купец разевает пасть. Кузов с надписью «рента» лезет в рот купцу. <...> Купец становится рядом с заводчиком. Из-за заводчика высовывается комиссионерская рожица.
Я предлагаю лучшие автомобили.
Последнее колесо с надписью «проценты» прыгает в ртище комиссионера.
Я покупаю лучший автомобиль.
Госкаталог
Однако вскоре Маяковский стал относиться к автомобилю совсем по-другому.
Для поэта, как и для миллионов советских людей, автомобиль стал одним из символов прогресса и мощи зарождающейся советской промышленности, способной не хуже буржуазных индустрий выпускать сложные высокотехнологичные изделия.
Разумеется, подразумевалось: не эксплуатируя, в отличие от капиталистов, рабочих.
Вступление в 1927 году в ячейку «Автодора» и в коллективное — на паях — владение «Руссо-Балтом» для поэта стали скорее символическим актом, желанием ощутить сопричастность ко всему новому, что происходило и появлялось в Советском Союзе.
Маяковским двигал скорее интерес к достижениям бурно развивающейся техники, чем острое желание владеть автомобилем (тем более — коллективно, да еще и дряхлым дореволюционным «Руссо-Балтом»).
Однако Маяковский вовсе не отрицал личного автомобиля как такового. В 1928 году в «За рулем» появилось стихотворение «Рассказ одного об одной мечте». И мечтой этой был автомобиль, на котором: «Утром — на фабрику, вечером — к знакомым. / Мимо пеших, конных мимо. / Езжу как будто замнаркома». Характерно, что именно как заместитель наркома. Только чиновник-то ездил на служебном автомобиле. Правда, заканчивал Маяковский некоторым принижением мечты, вполне в духе реализма предлагая решить прежде более земные и насущные задачи: «А пока мостовые починим хоть бы для удобства хождения пешего».
Тем не менее главный пролетарский поэт вполне допускал, что советский гражданин может желать иметь собственный автомобиль и ездить, «как замнаркома».
Совсем недавно, по крайней мере до НЭПа, о таком буржуазном излишестве у советского человека не могло, казалось, возникнуть и мысли.
Но за десятилетие после победы Октябрьской революции в стране многое изменилось. Военный коммунизм, как и идеи обобществления всего и вся, остался в прошлом. НЭП, правда, тоже был уже в стадии «угара», о чем напоминал Остап Бендер в «Золотом теленке». Но экономические послабления НЭПа в определенной мере изменили и государственную политику в вопросе личной собственности граждан. Теперь советские люди, по крайней мере теоретически, могли приобрести не только еду, одежду и мебель, но даже автомобиль — и не только развалюху, отработавшую все свои сроки на госслужбе. Конечно, касалось это не всех граждан, а лишь «знатных», приближенных к государству, приносящих наибольшую пользу коммунистическому строительству.
Muzeimayakovskogo.ru
Да и Запад, оставшись идеологическим противником, перестал быть откровенным врагом. СССР активно закупал западное оборудование, технологии, лицензии. В Европу и Америку ездило все больше советских людей: технических специалистов, инженеров, экономистов. Одновременно за границу стали выпускать и даже посылать деятелей советской культуры, которые должны были рекламировать советское искусство, а тем самым и советскую систему. Ведь еще одной важной идеологической задачей стало противостояние советских писателей и поэтов эмигрантскому искусству. В этой схеме главному пролетарскому поэту Владимиру Маяковскому отвели особую роль.