В издательстве «Альпина нон-фикшн» готовятся к выходу книга Янины Жеймо – «Длинный путь от барабанщицы в цирке до Золушки в кино». Перед тем как стать прославленной советской актрисой, Жеймо выступала в цирке. С трехлетнего возраста она выходила на манеж. В разное время Янина была наездницей, гимнасткой, балериной и музыкальным эксцентриком. Специально к выходу книги The City публикует отрывок из этого циркового периода жизни будущей «Золушки».
В 1921 году мы работали в тюменском цирке. Туда же приехал на гастроли гимнаст Василий Чувелев. Не прошло и нескольких дней, как мой дядя Павлуша подружился с ним. Они были ровесники.
Шло представление. Гимнаст Чувелев вышел на арену, поднялся под купол цирка и начал свой номер. В конце номера, раскачавшись на трапеции, он всегда делал «апфельд» – как бы падал спиной, но в последний момент, расставив ноги, повисал вниз головой, раскачиваясь и держась только пальцами ног.
Трюк был эффектный, и Чувелев исполнял его великолепно. Но сегодня… Крикнув: «Ап!», – гимнаст замешкался всего на одну только долю секунды – и полетел вниз, на опилки манежа.
Публика вскочила со своих мест. Кто-то кричал. С кем-то началась истерика. На арену выбежал мой дед и, наклонившись над гимнастом, приложил ухо к его сердцу, а потом пощупал пульс. Выпрямившись, он громко сказал, обращаясь к публике:
– Гимнаст жив! Просим зрителей успокоиться! Если среди вас есть врач, прошу его немедленно пройти за кулисы.
Подбежали униформисты, бережно подняли Чувелева и унесли с манежа.
Первый раз в жизни я присутствовала при несчастном случае в цирке. Все рассказы на эту тему казались мне всегда какими-то далекими; я была уверена – у нас этого случиться просто не может, иначе я никогда не решилась бы подняться под купол.
Не знаю, как могли в тот вечер гимнасты продолжать выступление, какая сила воли заставила их побороть страх и неуверенность. Но представление продолжалось, а на конюшне мой дядя Павлуша держал голову своего друга и плакал, как ребенок.
Но вот грянул оркестр. Павлуша и папа вышли на арену, они исполняли комическое антре.
Василия увезли в больницу. Доктор сказал: «Жить будет, но навсегда останется инвалидом, никогда не сможет владеть правой рукой».
Страдал Василий ужасно – в цирке работают все, даже крохотные дети, а он…
Мы старались отвлечь его, как могли. Чтобы Василий не скучал, когда нас не было дома, завели щеглят. К ужасу мамы, птички летали по всей квартире, а когда домой возвращался дедушка, почему-то немедленно садились ему на голову. Сначала мы с сестрой думали, что щеглята узнают его по седым волосам, но некоторое время спустя они стали садиться и на голову Василия. Только к нам – никогда! Секрет оказался простым: как только дед входил в комнату, он незаметно клал себе на голову зерно или крошки хлеба, и птицы летели кормиться.
Однажды дедушка вынул из кармана маленький мячик.
– Дай правую руку, – сказал он Василию.
Сморщившись от боли, тот протянул больную руку, поддерживая ее левой. Пальцы правой руки были совсем безжизненными.
Дедушка осторожно вложил мяч в ладонь Василия и улыбнулся:
– Вот твое спасение. Когда научишься мять мяч, будешь опять работать.
У Василия расширились глаза. Дрожащими губами он прошептал: «Неужели вы думаете, что я…»
– Я не думаю, а твердо знаю. Жми мяч! Сегодня не удастся, а через несколько недель… Жми, говорю!
У Василия по щекам текли слезы.
Перед отъездом из Тюмени Василий и дядя Павлуша выступали в том же цирке, где произошел несчастный случай. На одном конце горизонтальной лестницы стоял Василий, на другом висела трапеция. Работал на ней Павлуша, а Василий стоял пока вместо баланса. Но в конце номера оба партнера ложились плашмя на лестницу и она начинала вертеться. Придумал этот номер мой дед.
А через год Василий участвовал в нашем полете «Шесть чертей».
Я очень любила смотреть, как репетирует папа. В перерыве он обычно подзывал меня к себе, я выбегала на манеж, папа спрыгивал с лошади, сажал меня и крепко держал, чтобы я не упала. Дедушка брал лошадь за уздечку, и несколько минут меня катали по кругу. Потом дед снимал меня с лошади и говорил:
– А теперь поклонись публике.
И я делала реверанс перед артистами, которые сидели вместо зрителей.
Но однажды папа надел на меня лонжу и сказал, что сегодня мы будем кататься вместе. Он посадил меня на своего Орлика, быстро вскочил сам, обнял меня и дал какой-то сигнал дедушке. Дедушка взял шамберьер и повернулся к артистам:
– Сегодня, многоуважаемая публика, – объявил он, – лошадь будет бежать, а Янечка, смелая наездница, – сидеть вместе с папой. Смотрите – ей совсем не страшно!
Я очень испугалась, но после дедушкиного анонса стыдно было в этом признаться. Орлик пошел тихим галопом, а я сидела, затаив дыхание от страха и восторга. Проехав несколько кругов, папа неожиданно встал и поставил на ноги меня. Раздались аплодисменты – артисты усердно хлопали, чтобы придать мне куражу.
– Помаши публике ручкой! – крикнул дедушка, и я послушно помахала.
– А теперь, почтеннейшая публика, – сказал папа, – я поставлю Янечку себе па плечи!
Не успела я опомниться, как уже стояла у него на плечах. В ушах свистел ветер, я никого и ничего не видела, но вдруг услышала громкие аплодисменты и опять помахала рукой – не зная кому и зачем, но помахала. Тут папа быстро снял меня с плеч и поставил себе на колено, держа только за пояс-лонжу. И шепнул:
– Вытяни правую ножку и ручку. Это очень красивая поза. Публике понравится. Ап! Зрители устроили овацию. Ну как тут признаешься, что тебе страшно?
Наконец Орлик остановился, к нам подошел дедушка, взял меня на руки, поставил на опилки и быстро снял лонжу. А зрители хлопали, не щадя рук. Мне было очень весело, и я сама, по собственной инициативе, сделала реверанс и убежала на конюшню. Но публика все аплодировала и кричала «бис», тогда папа взял меня за руку и мы вместе вышли на арену кланяться.
Так прошла первая репетиция. А через несколько дней состоялся мой дебют наездницы
Вот как это было.
Перед началом вечернего представления мама надела на меня вишневые бархатные штанишки и шелковую рубашку, а на голове повязала огромный бант. Папа был в таком же костюме, только без банта. В гардероб вошел дедушка и сказал:
– Вам пора.
Папа взял меня за руку, и мы пошли к выходу на арену. У занавеса нас уже ждал Орлик. Он был причесан шашечками, и кучер, гладя его, что-то тихо шептал ему на ухо. «Интересно, что он ему шепчет? – подумала я. – Наверное, чтобы Орлик хорошо себя вел».
Оркестр вдруг заиграл что-то очень знакомое, а я все еще думала, что же может кучер шептать Орлику. Между тем занавес раздвинулся, Орлика повели на арену, а я так была занята своими мыслями, что даже не успела испугаться. Папа взглянул на меня, улыбнулся и подмигнул – мол, «держись, казак».
«Казаку» в тот день не было и четырех лет…
Мы выбежали на арену. Все было так же, как на репетиции. Только устрашающе шипели большие кренгельские лампы. И много, много публики.
На арене мне было очень весело. Все шло гладко до самого конца. Но когда папа поставил меня себе на плечи и я должна была послать публике воздушный поцелуй, Орлик вдруг споткнулся, я выскочила из папиных рук… И вот я лечу на лонже по кругу. Среди публики кто-то пронзительно вскрикивает, и тут же в оркестре вступает барабан. Я лечу под барабанную дробь, перед глазами, свирепо шипя, мелькают лампы и – лица, лица, лица…
Постепенно я стала опускаться на манеж. Увидев дедушку, я протянула к нему руки, зная, что уж он-то меня поймает. Номер кончился. Я сделала реверанс, и мы с папой убежали с манежа. Публика вызывала нас бесконечное количество раз, и мы выходили раскланиваться, будто номер прошел идеально.
– Ну как? – спросил папа, когда мама переодевала меня после представления.
– Придется менять штанишки, – со вздохом отвечала она.
21 октября, 2019