«Маяк» и «Ведьма»: как Роберт Эггерс сделал ужасы стильным кино

В прокате «Маяк» – черно-белый хоррор с Уиллемом Дэфо и Робертом Паттинсоном. Но главная звезда в этой истории – даже не они, а постановщик Роберт Эггерс, о котором все чаще говорят как о самом одаренном мастере ужасов в современном кино.

Его дебютный фильм ужасов «Ведьма» (2015) принес ему приз за режиссуру на фестивале Sundance. А «Маяк» (2019), который сам Эггерс называет продолжением «Ведьмы», и вовсе был показан на кинофестивале в Каннах. Без спойлеров рассказываем, почему «Маяк» – зрелище, которое не стоит пропускать. И со спойлерами из «Ведьмы» объясняем, из каких элементов состоит творчество удивительного 36-летнего режиссера, который в своей жизни успел поработать и костюмером, и декоратором, и плотником, и даже театральным постановщиком – в старших классах школы он придумал пьесу по «Носферату».

Что происходит в «Маяке» и почему его нужно смотреть?

Фото: UPI

Конец 19-го века, на острове в штате Мэн сходят с ума два смотрителя маяка. Одному, что помладше, мерещатся похотливые русалки. Другой, что постарше, оберегает лампу маяка, словно Золотой шар из «Пикника на обочине» или сердце Данко из «Старухи Изергиль». Территорию острова деловито патрулируют чайки, готовые в любой момент обрушиться на печень современных Прометеев. И да, фильм черно-белый, а соотношение сторон экрана приближено к реалиям кино Люмьеров и фотографий Мейбриджа. Кажется, не будь у актеров потрясающих голосов и не свисти в «Маяке» зловещий ветер, то Эггерс пошел бы в стилизации до конца и сделал фильм немым. Наверняка найдется фанат, который так его и перемонтируют – после выхода «Ведьмы» на режиссера молятся, как на святыню.

Но прелесть «Маяка» все-таки не в безупречной стилизации под старое кино и фольклорные сюжеты и не в пресловутой интертекстуальности. Цитаты из Библии (лестниц Иакова), античной мифологии (легенда о Прометее), литературы (Эдгар Аллан По, Роберт Льюис Стивенсон, Говард Лавкрафт), кино (Хичкок, Кубрик и, как любит повторять сам Эггерс, Бергман) не стоили бы и выеденного яйца, не скрывайся за ними настоящая драма. Как и «Ведьма», «Маяк» обнаруживает в человеческой душе бездонную тьму – и с каким-то инквизиторским азартом светит в нее своим фонарем. Но если в «Ведьме» эта тьма была соткана из базовых страхов и неврозов отца, матери, дочери и сына (а также черного козла Фила), то «Маяк» вскрывает уже исключительно мужские черепные коробки. И находит в них такое, отчего станет не по себе и зрителям, и зрительницам.

Наконец последнее чародейское свойство Эггерса – добиваться достоверного существования в сюрреалистических обстоятельствах от актеров. В «Ведьме» он раскрепостил и восславил совсем юных и неопытных Аню Тейлор-Джой и Харви Скримшо. «Маяк» заставляет отбрасывать новые тени даже таких специалистов по безумию, как Дэфо («Антихрист», «Ван Гог. На пороге вечности») и Паттинсон («Космополис», «Высшее общество»). Другими словами, это магическое кино. Но чтобы избежать спойлеров, его волшебство лучше исследовать на примере «Ведьмы». Потому что – кто ее до сих пор не посмотрел, тот сам виноват.

Почему Роберт Эггерс помешан на достоверности?

Фото: UPI

Журналист Wired, которому посчастливилось провести с Эггерсом целый день, описывает молодого режиссера как человека, который мог бы делать своими руками мебель в хипстерской мастерской где-нибудь в Бруклине. Это недалеко от правды: прежде чем решиться на дебют, американец занимался художественным оформлением фильмов и сериалов, помогал ставить трюки (поэтому в «Ведьме» молоко так ловко превращается в кровь) на съемочных площадках и даже работал плотником. А в детстве просил вместо игрушек костюмы разных эпох. Подготовка к «Ведьме» заняла у него пять лет, причем канадский Онтарио, в котором Эггерс по финансовым соображениям решил снимать фильм, оказался местом, максимально далеким от Массачусетса, в котором происходит действие ленты. Поэтому пуританскую деревню 17-го века и дом на отшибе, в котором живут герои, пришлось строить с нуля. Эггерс участвовал в этом процессе лично – и создал максимально достоверный предметный мир. Но лишь для того, чтобы погрузить его в морок сюрреализма.

Зачем? Сам автор объясняет это двумя мотивами: желанием убрать барьер между зрителем и героем и стремлением «артикулировать память». С первым все понятно: эффект сопереживания в ужастиках достигается лишь тогда, когда публика оказывается в одной тонущей лодке с персонажами. Крохотные пространства «Маяка» заключают зрителя в свои сырые объятия с помощью почти квадратного киноэкрана. А большую деревню, выстроенную специально для «Ведьмы», зритель увидит всего один раз на долю секунды – и то в расфокусе, из-за плеч героев. И дело здесь не только в экономии – просто Эггерсу важно, чтобы нашим проводником в фильме был маленький ребенок. Потому что это кино о детских воспоминаниях режиссера. А ребенок не может запомнить всего.

И если в «Маяке» нас ждет спертый запах мужского общежития, то «Ведьма» начинается с блаженных ароматов крестьянского детства – сена, молока, воска, хлопка. Когда маленькая героиня говорит, что ни разу не ела яблоки, зритель тоже забывает вкус яблок. Когда пуританская семья молится с закрытыми глазами за столом, у них хочется украсть ржаную лепешку.

Как Эггерс создает ощущение ужаса?

Фото: UPI

Когда «Ведьма» вышла в прокат, Стивен Кинг написал твит о том, что фильм получился «напряженным, провоцирующим мыслить и очень телесным». Мастер ужасов склонен щедро хвалить все без разбору (к примеру, очень похожий его отзыв красуется на обложке американского комикса «Ведьмы», который никак не относится к киноленте), но в этот раз с ним сложно поспорить. Саспенс Эггерса строится на двух противоположных типах воздействия. С одной стороны, тела героев все время находятся под угрозой: лесная ведьма кладет руку на мальчика; сам мальчик заглядывается на грудь своей старшей сестры; отец, обнажаясь, превращается в Иисуса перед распятием. С другой стороны, мы до конца не понимаем, сходят ли герои с ума, или на их семью действительно положил глаз дьявол. Происходящее в «Ведьме» до поры до времени можно объяснить психосоматикой – точно так же, как в «Маяке» можно упрямо верить, что оба смотрителя – субличности одного человека. Убийство родителя ребенком в финале фильма можно оценивать как символический экзамен на психологическую зрелость. А можно списать на проделки дьявола, который явится ровно в тот момент, когда все загадки картины начнут казаться рационально постижимыми.

Кстати, съемки «Ведьмы» шли только в облачные дни, а из освещения Эггерс использовал лишь восковые свечи. В результате чувство угрозы, исходящей со всех сторон, быстро приучит зрителя к мысли, что спрятаться от зла не удастся. «Ведьма» (про «Маяк» говорить не станем) – история сопротивления без спасения. Может быть, Аня Тейлор-Джой и сбежала от маньяка в «Сплите», но в сценарии Эггерса ей суждено покориться тьме и присоединиться к будущим салемским ведьмам.

На чьи труды опирается Эггерс?

Фото: UPI

Референсов много. Например, на испанского художника Франсиско Гойю, подарившего в свое время плоть монстрам из глубин христианского подсознания. И на голландских художников, чьи картины фиксировали не только радость крестьянского труда, но и приглашали на праздник урожая саму смерть. И та бросала свою тень и на плоды природы, и на лица людей. На фольклор пилигримов и легенды моряков: стилизации под их песни звучат в обеих полнометражных картинах Эггерса. На мрачные рассказы Эдгара Аллана По – этому автору режиссер даже посвятил один из своих короткометражных фильмов. На Стэнли Кубрика, который повелевал холодными и будто бы разумными пространствами, превращая их в антагонистов, которые подавляют героев.

Но главным ориентиром – по крайней мере, это имя он чаще всего озвучивал в интервью, – для Эггерса остается швед Бергман. Которого лучше всего охарактеризовал в свое время Вуди Аллен: «Когда кино переключилось с внешнего мира на внутренний, именно Ингмар Бергман стал тем, кто придумал грамматику и весь словарный запас для описания скрытых конфликтов героев. И мы до сих пор используем его язык». В ужастиках Эггерса зло тоже неизменно прячется в самих героях. И мощные внутренние конфликты успешно оберегают это кино от обвинений и в излишнем цитировании, и в слишком пижонской режиссуре.

К тому же и сам Эггерс, если к нему прислушаться, оказывается постановщиком скромным и самокритичным. На ложную новость о том, что его вторым фильмом станет не «Маяк», а ремейк «Носферату», он отреагировал с иронией – мол, нет ничего хуже начинающего режиссера, возомнившего себя интерпретатором классики. А сверхуспешной «Ведьмы» Эггерс немного стыдится: «Там же из каждого кадра торчит самолюбование дебютанта!» Не зная этого, «Маяк» можно счесть фильмом нахальным. Но на самом деле он наводит свет именно на ту тьму, которая живет в каждом из нас и которая так страшит хрупкого бородатого режиссера.

Егор Москвитин