Актриса Юлия Рутберг: «Во взрослую жизнь я входила гадким утенком»

На этой неделе Театр имени Вахтангова отметил 100-летний юбилей. Мы поговорили в эфире «Ночной смены» с актрисой Юлией Рутберг, которая работает в этом театре с 1988 года, о праздновании, нестандартной внешности и мате на сцене.

Об юбилее

Что сделал наш театр, наш директор и наша невероятная армия работников? Открыт памятник, который делался все лето, полностью заменены все колосники (верхняя часть сцены, служит для установки сценических механизмов и для работ, связанных с подвеской элементов оформления спектакля. – Прим. ред.), и на праздновании было показано шоу с самым современным светом. Напечатаны книги. Всем выплачена зарплата. За 100-летний период я проработала в Театре имени Вахтангова 34 сезона. Я вам хочу сказать абсолютно осознанно: у нас лучший театр в России.

О начале работы

В 1988 году атмосфера была потрясающая, талантов было в избытке, потому что были живы и Юрий Васильевич Яковлев, и Владимир Абрамович Этуш, и Григорий Андреевич Абрикосов, и Алла Александровна Казанская, и Людмила Васильевна Целиковская, и Елена Борисовна Добронравова. И вот прихожу я. Моим художественным руководителем стал Михаил Александрович Ульянов, это был сначала мой дедушка, а потом отец. Он реально выставил меня вперед и дал мне этот счастливый лотерейный билет. Сегодня беговые лошади нашего театра – это те, кого поставил Ульянов. И при этом пришли четыре режиссера: Петр Наумович Фоменко, Гарий Маркович Черняховский, Аркадий Фридрихович Кац и Роман Григорьевич Виктюк. И через все эти божественные длани, через эти философии мне довелось пройти, с каждым из них было сделано по несколько работ.

О цензуре в театре

Когда я была на четвертом курсе, мы показали «Зойкину квартиру» по Булгакову. Нас пытались закрыть. И спас нас гениальный человек Константин Лазаревич Рудницкий, один из лучших театроведов и искусствоведов страны. Он увидел наш прогон, влюбился в постановку и встал насмерть. Мы выпустили этот спектакль, и это был третий случай в истории существования нашего училища, когда студенческий спектакль был перенесен на большую сцену – Театра Вахтангова.

Сейчас цензура связана с матом, с обнаженкой, но по-моему у Кирилла Серебренникова есть спектакль, где играют все голые. А мат на сцене я ненавижу. Единственный человек убедил меня в том, что это возможно в театре. Это Алексей Вертков, играет Венечку Ерофеева в спектакле «Москва-Петушки» Сергея Женовача. Вот он произносит матерные слова так, что они звучат абсолютно органично, и он так похож на самого Ерофеева. Невероятно талантлив, вызывает у меня только восторг и восхищение, сопереживание и сострадание.

О голосе и внешности

Я всегда басила, у меня сиплый голос. С детства привыкла к тому, что я выделяюсь: что у меня самый длинный нос в классе из девочек, что я сама очень длинная и худая (прозвища у меня были Рулька и Айсберг). Класса с пятого я понимала, что вхожу во взрослую жизнь таким осознанным гадким утенком. И либо у меня есть шанс превратится в лебедя, либо я стану пелядью.

Об отце

Мой отец (Илья Григорьевич Рутберг. – Прим. ред.) был режиссером, педагогом, он выходил на сцену в качестве мима, прекрасно играл в кино. Папа совмещал это все, он обладал таким выразительным жестом, у него пело тело, он был фантастически одарен движенчески, музыкально. Так что он был больше чем актером. Он и ставил, и много сам придумывал. Отца долго пытались убедить, что на мне природа отдохнула, но он сказал мне: «Давай! И никого не слушай». Но, конечно, я оставалась его дочкой. Это сильно влияет на нервную систему, на психику. Папа не переступал порог Щукинского училища, пока у меня не начались дипломные спектакли. Я сказала: «Пап, если ты придешь, я тебя выгоню».

О лучшей роли

У меня есть очень важная роль, сущностная. Это моя первая работа в Театре Вахтангова, «Зойкина квартира». Когда мы играли спектакль в училище, я только два раза сыграла Зойку, а в основном небольшие роли. Но главная роль в Театре Вахтангова – вот это был старт! После училища на сцене Театра у меня был физиологический испуг, я не могла нормально звучать, и только на десятом спектакле меня прорвало. А у Аркадия Фридриховича Каца – это было что-то, полет валькирии. Какие аплодисменты после «Шикарного вальса» с Филиппенко, а потом с Маковецким! Хлопали все: и артисты, и зрители. Такое редко бывает в жизни!