Луи Гаррель о своем новом фильме «Этот новый мир»: «У меня нет амбиций изменить сознание»

Через неделю, 21 апреля, в российский прокат выходит фильм французского актера и режиссера Луи Гарреля «Этот новый мир». Он не только сыграл в нем одну из главных ролей, но и снял свою супругу Летицию Касту. Однако лента вовсе не о любви, а о том, как современные подростки хотят спасти мир от экологической катастрофы и что на этот счет думают их родители. В эксклюзивном интервью The City Гаррель рассказал, как ему вообще пришла в голову идея снять фильм с экоповесткой и почему при всей серьезности темы в нем так много юмора.

— Идея «Этого нового мира» (другое название фильма — «Крестовый поход». — Прим. ред.) пришла к тебе во время споров с младшим поколением?

— Вообще нет! Это было гораздо более безумно. Мы возвращались из Нью-Йорка с Жан-Клодом (Жан-Клод Каррьер, для которого эта работа стала последней в фильмографии: легендарный сценарист скончался в прошлом году. — Прим. ред.), и он мне сообщил в самолете, что у него есть очень хорошая идея для сцены. У него часто появлялось много идей выше облаков. В Париже он прочитал эту сцену, которая стала первой в «Крестовом походе». Я ему сказал: «Ну это же как-то неправильно! Дети, которые увлекаются экологией». Я думал, что это взрослая идея, которую вложили в детские головы, меня это смущало и не казалось честным. Я говорил об этом со своими друзьями, читал им эту сцену, и они тоже считали ее фальшиво звучащей. Жан-Клод был этим немного опечален, потому что он-то был в ней уверен. Прошло три месяца, и я узнаю из телевизора, что шведская девочка начала голодовку, потому что она выступает за экологию и не поддерживает всеобщее бездействие. Это была Грета Тунберг. Я звоню Жан-Клоду: «Ты перед телевизором?» Он еще не видел. Я ему рассказал, что это было удивительно, прямо как в сцене, которую он написал. И четыре месяца спустя случились все эти детские протесты.

— Но эта «задержка зажигания» никак не умаляет ни актуальности фильма, ни удовольствия от его просмотра.

— Я думаю, фильм работает с этим ощущением прямолинейности благодаря детям. Если бы я сделал фильм раньше, чем молодые люди организовались, можно было бы считать его неправдивым, использующим детей. Никто не думает о том, что подростки 10–12 лет могут таким образом мобилизоваться.

— Ты выбрал комедийный и легкий тон повествования, чтобы балансировать между комедией и серьезностью сюжета, а также избежать поучительных уроков?

— Вместе с юмором мы открываем больше дверей к людям. Проблема большинства активистских лент — они сразу дают ответы на все вопросы, определяют, что есть благо и зло, зрителю только и остается, что следовать логике. С юмористическим подходом у зрителя есть выбор. Принцип комедии — немного отодвинуть реальность. Это как раз первая сцена: куда он дошел, этот парень? Зритель может таким образом почувствовать удовольствие от комедии, которая к тому же основана на экзистенциальной тревоге. Мне очень понравилась эта идея — относиться к тревожному сюжету в шутливой манере.

— Утопический проект детей, в котором они хотят устроить море в Сахаре, напоминает об Альфонсе Алле — он предлагал поместить города в деревни.

— Да, но подожди… Когда Жан-Клод рассказывал мне об этой идее, о сценарии, я все еще был в сомнениях. Проведя некоторые исследования, я обнаружил, что в 1890 году Фердинанд де Лессепс, который построил Суэцкий канал, пошел в Сенат с предложением пустить Средиземное море в алжирскую пустыню, чтобы создать там внутреннее море. Этот проект имел две цели: охладить климат и создать плодородные земли. Проект был тщательно изучен в Сенате, но тогда не было нужной техники, чтобы взобраться на дюны, это было слишком дорого.

Затем Жюль Верн написал книгу, вдохновленную этим проектом, которая называлась «Вторжение моря». Я также узнал историю озера Солтон-Си в Калифорнии: плотина рухнула, и вода вылилась в пустыню, создав натуральное внутреннее море. Сейчас это море загрязнено, оно высыхает, но лет через 50 там будет место с пляжами и отелями. Короче говоря, поместить морскую воду в пустынные регионы — вполне рабочий вариант.

Мы отправляем ракеты на Марс, почему мы не можем сделать море? Если условный Илон Маск подумает об этом, я уверен, мы в этом преуспеем. Есть географы, геологи, инженеры, у которых наверняка есть подобные идеи — априори немного сумасшедшие, но, возможно, гениальные и выполнимые для глобальной экологии. Детский проект в этом фильме не настолько нереалистичный.

— Вернемся к Грете Тунберг, которая кажется основополагающей фигурой в фильме. Тебя она восхищает как важнейшая фигура нашего времени?

— Поначалу она говорила, что нужно заняться экологическим вопросом. Она, несомненно, задумалась о своем исчезновении, когда услышала, что планета станет необитаемой лет через 50. Поэтому она и сказала, что нужно срочно все это прекратить. Есть мнение, что она перебарщивает, слишком радикальна. После этого пришел коронавирус, и мы все столкнулись с собственной смертью. А еще узнали, каково это — все остановить за две секунды (речь про локдауны). Я ставлю себя на место 15-летних подростков, они, должно быть, позеленели от негодования и спросили себя: «Почему они делают это для себя, но не для нас?»

— Фильм будто рассматривает детей с долей одобрения их решимости и с легкой тревогой перед их одержимостью.

— Дети сейчас выступают. Они только и делают, что бунтуют. Идея этого фильма в том, что они не только выступают, но переходят к действиям, идут до конца. Они обсуждают целесообразность, изучают соотношение выгоды и рисков, ищут финансирование — в общем, они действуют.

— Первые сцены очень забавные по своему контрасту: родители поражены действием Жозефа, их сына, который продал их вещи без спроса. То, что сделал Жозеф, конечно же, шокирует, но разве это несправедливо по итогу?

— Да, он продал их одежду, вещи, вина… Можно избавиться от избыточного, от роскоши. У всех нас дома есть вещи, которыми мы не пользуемся, но их присутствие нас успокаивает. В том, что Жозеф продал, не было ничего жизненно важного. Представь, что мы продадим все ненужное в мире, — мы бы создали гениальную копилку для экологических проектов. Идея детей хороша.

— «Этот новый мир» указывает на важный аспект: Грета Тунберг и дети, поддерживающие ее, шокируют тем, что их идеи не соответствуют их возрасту. Нам сложно принять тот факт, что младшие завладевают темами, отведенными взрослым?

— Думаю, да. Если ничего не происходит, если ни одна экополитика не имеет эффекта, мы не застрахованы от более жестких действий.

— Движения вроде Extinction Rebellion (использует методы ненасильственной борьбы, выступая против климатических изменений. — Прим. ред.) об этом говорят?

— Мы не знаем, что может произойти в ближайшем будущем. Если станет понятно, что мы движемся к исчезновению, импульс жизни станет слишком сильным, как это объяснял Фрейд. Я не знаю, как нам обойтись без жестоких реакций. Если руководители государств не предпримут более радикальных решений, то это сделают следующие поколения.

— Чувствуется, что что-то происходит: появляются экокварталы, энергонезависимые здания, электромобили.

— Да, но все это очень слабое, долгое, робкое. Что-то происходит, но хватит ли этого? С другой стороны, мы в яме. Если мы себе скажем, что через 30–40 лет Земля перестанет быть обитаемой, мы не сможем жить с этой тревогой все время. В общем, мы просто стараемся об этом не думать.

— Сцена с загрязнением мелкодисперсными частицами заставляет подумать о ситуации с коронавирусом. Фильм был написан до пандемии?

— Я его написал и снял до ковида, потом нам пришлось прерваться на локдаун, когда мы снимали эту сцену. Я попросил друга снять меня на телефон на пустынных улицах Парижа. Когда ковид случился, были такие же скептические реакции, как на глобальное потепление: «Нет, это невозможно, это просто грипп». Случилось столько смертей, прежде чем мы поняли, что это серьезно, что это мировая эпидемия. Стечение обстоятельств показало, что было эхо между этой сценой с частицами и ковидом.

Есть один трюк с этим фильмом: мы начали писать сценарий — появились эти дети вместе с Гретой Тунберг, мы сделали эпизод об угрозе частиц — пришел ковид. На фоне этого я вдруг подумал, что доставить воду в Африку будет возможно. Я не уверен, что это произойдет на моем веку, но это случится. В пустыне будет больше кислорода, дождей и культур. Когда-нибудь эта пустынная часть Африки будет зеленой.

— Сцена об угрозе частиц вызывает смену настроения — с легкого на тревожное.

— Да, так и задумано. Я вообще хотел пойти еще дальше во мрак, но Жан-Клод был не согласен. Он хотел, чтобы фильм оставался оптимистичным. Впрочем, фильм заканчивается нотками надежды. Как если бы мы доверили свое будущее детям, а затем поняли, что у них все получилось.

— Это конец сказки или небылицы…

— Мне нравится, что фильм стремится к мечте, к утопии. Это не предотвращает самых тревожных моментов, таких как сцены угрозы. Я думал о фильме Питера Уоткинса «Военная игра», где он снимает симуляцию ядерной атаки. Сцена в «Этом новом мире» — сигнал для зрителей, которые говорят себе: «Такое не должно произойти никогда». В конце логично, что мама, которую воплотила Летиция, находится на экране, а не отец. Именно она быстро вступает в детский проект. Нам кажется, что она наивна, но в действительности — логична. Конец в кино говорит нам, что сам фильм верит в утопический проект.

— Оператор фильма — Жюльен Пупар, который ранее работал над «Божественными» и «Отверженными». Но для вас это первое сотрудничество?

— Я до этого никогда с ним не работал, но следил за тем, какой он потрясающий оператор. Весь «Этот новый мир» снят с плеча, я не думаю, что там есть хоть один план, снятый с земли. Мои прошлые фильмы были сняты на статике, но, когда ты выбираешь эту опцию, нужно продумывать более сложные планы, больше поз. Я решил не делать так в этом фильме, потому что хотел, чтобы он был живым.

— Ты явно унаследовал кинематографические черты своего отца Филиппа Гарреля — делать фильмы в семье, со своими близкими, с самим собой. Было ли для тебя очевидным играть в своих фильмах?

— Это упражнение, которое мне нравится. Мне очень нравилось рассказывать эту историю об экологии, но, чтобы не казалось, что это урок, я играл роль скептика. Я считаю, что это открывает диалог в фильме, дает пространство зрителям.

— Еще ты снял в фильме свою супругу Летицию Касту и Жозефа Энжеля, который был задействован в твоей прошлой работе.

— Я делаю фильмы с людьми вокруг себя, потому что они готовы много репетировать, а я люблю это делать постоянно. Проще всего репетировать с близкими. Летиция — талантливая актриса, мы живем вместе, потому мы можем работать дома. Жозеф — сын моих друзей. Еще пара актеров — наши настоящие друзья. Я говорил актерам: «Знаю, что вы не думаете как ваш персонаж, но я должен верить, что думаете». Жозеф вообще не особо экоактивист в реальной жизни, но у него получилось меня убедить.

— Когда ты делаешь такой фильм, как «Этот новый мир», ты надеешься хоть немного повлиять на мир?

— Нет, я надеюсь, что все посмеются. Если люди смеются, значит, ты затронул правильную сторону. У меня нет амбиций изменить сознание, но хочется сделать фильм о хорошем. И о том, что смешит. Если быть более честным, я надеюсь, что фильм затронет тех, кому сейчас 15–20 лет, что он совпадает с их реальностью и интересами.