Буллинг, розги и мемасики — дискуссия The City о школе ко Дню знаний
Действительно ли школа такое страшное место, как сейчас стало принято о ней говорить? Был ли буллинг во все времена? И нужно ли менять школьную программу, а вместе с ней и набившие оскомину аутфиты учителей? Эксперты The City обсудили за круглым столом школьную пору и все, что с ней связано, от сменки до дерганья девочек за косички на перемене.
Участники:
Дмитрий А. Быков: Привет! Мы сегодня собрались в ресторане с очень подходящим названием «География», чтобы обсудить школу. Именно обсудить, а не осудить. Ведь о школе все чаще сегодня говорят в негативном контексте. В ней психологи видят начало почти всех проблем, которые потом проявляются во взрослом возрасте. Именно в связи со школой в нашу жизнь вошло такое понятие, как буллинг, то есть травля. Про это снимают фильмы и сериалы. Давайте попытаемся понять, действительно ли школа такое токсичное пространство?
Антон Иванов: Буллинга у меня не было, но для меня вся начальная школа — сплошное некомфортное состояние. Может быть, из-за того, что я не ходил в детский сад. Я интроверт, и мне вся эта движуха непривычна.
Анна Баштовая: Я расскажу сейчас про другую сторону. У меня был любимый предмет — литература. Я научилась читать сама в четыре года и читала буквально все: и по программе, и сверх программы. В мою бытность в школе по телевизору шла «Санта-Барбара», преподаватели ее очень любили. Поэтому во время уроков литературы меня оставляли как рассказчика, а сами шли в учительскую смотреть сериал. Это не буллинг, но некорректное преподавание было, и много. Я вообще окончила школу в шахтерском поселке на Дальнем Востоке, а там не московские школы с преподавателями более высокого уровня. У нас учителя кидались учебниками, матерились, грубили, били линейкой по пальцам.
Дмитрий А. Быков: Ничего себе. А при мне один мальчик на математике сказал: «Я опять ничего не понял». И в этот момент ему прилетело от учительницы очень толстым учебником. С тех пор он вообще перестал что-либо понимать.
Александр Радаев: Если это был учебник М. И. Сканави — мальчик, конечно, не жилец. Но мне лично нечего добавить по этой теме. Помню, когда я только окончил последний класс, все стали обсуждать сериал Валерии Гай Германики «Школа». И я понял, что у меня ничего такого не было. Для меня это было фантастикой, какой-то чернухой. Я понимаю, что между детьми есть агрессия, но, когда грамотно построена их занятость, им не до этого. У каждого были свои дела, какой-то школьный театр, еще что-то. Я не видел ни разу, чтобы кого-то отмутузили.
Константин Мильчин: Я учился в школе в центре Москвы, не в самой элитной, но она была на хорошем счету. И там не было совсем жести, как в школах на окраинах или в элитных. А мы знаем, что в элитных школах тоже все не слава богу. Но разное бывало. Помню, как антисоветски настроенные старшеклассники в 1989 году отлавливали пионеров и заставляли их под угрозой физического насилия снимать галстуки. Ну или двое моих интеллигентных одноклассников подрались на уроке литературы.
Дмитрий А. Быков: По поводу Достоевского?
Константин Мильчин: Нет, по вопросу прически одного из них. Какого-то специфического кошмара не было. А буллинг был, как и везде. Впрочем, тут мне хвастаться нечем, я с обеих сторон этой пищевой цепочки оказывался на разных этапах.
Дмитрий А. Быков: То есть и вас буллили, и вы травили?
Константин Мильчин: Да, конечно. Было бы неправильно это отрицать. Еще я год учился в Париже. В очень плохой школе, в очень плохом районе, хотя почти в центре. Маленькое гетто. И там была не то что системная травля, но я оказался совсем белой вороной. Отношения с одноклассниками так и не выстроились. Самыми страшными хулиганами были португалец и его лучший друг грек. Однажды во время урока они брызнули из перьевой ручки учительнице в спину, на белую блузку. В итоге все свалили на третьего мальчика. Не на меня. Мне повезло: я был просто физически сильнее и мог выстоять против каждого из них. Но не против коллектива.
Дмитрий А. Быков: То есть травля во французской школе вам запомнилась сильнее, чем в московской?
Константин Мильчин: Мне кажется, в нашей школе какого-то системного буллинга не было. А окончил я ее в 1997 году.
Дмитрий А. Быков: Может, дело тут в том, что мы просто не воспринимали тогда происходящее как буллинг? И только сейчас, оглядываясь назад, поняли, что это было?
Константин Мильчин: Чему нас учат? Что школа — это некая зона некомфорта. Скажем, в системе Чехова ребенок попадает из привычного круга семьи в ситуацию максимального дискомфорта. И она готовит тебя к дальнейшей некомфортной жизни, поэтому ты это воспринимаешь нормально. Возникает вопрос: кто сказал, что дальнейшая жизнь должна быть некомфортной?
Анна Баштовая: Можно я немножко изменю вектор? Как единственная здесь представительница женского пола, хочу сказать, что есть еще другой момент — взаимоотношения девочек и мальчиков в школе. Не знаю, как это происходит сейчас, но меня учили: если мальчик бьет по голове учебником и дергает за косички, поднимает юбку — это значит, что он пытается обратить на себя внимание. Это очень страшная на самом деле история. Я просто помню этот стыд. Тебе со всех сторон говорят преподаватели, классные руководители, родители: это нормально! И ты с этим растешь... Десять лет тебе это внушают, а потом ты долго с психологом разбираешься с тем, что это ненормально.
Константин Мильчин: А давайте вспомним потрясающую практику запирания мальчиков в женском туалете в качестве какого-то, как бы не уголовным языком это сказать, поучения.
Александр Радаев: Ну тут дело не в школе. Совместное обучение девочек и мальчиков началось только в середине XX века. И такие взаимоотношения не могут быть исконной культурой. Почему обучение еще до революции было раздельным? Потому что цели у мужчины и женщины были разные. Девочка училась быть женщиной. Мальчик учился совершенно другому. Из общих дисциплин декларировалась какая-нибудь физика, математика, география, но девушкам этого фактически не давали, так же как мальчикам не преподавали благородных манер, танцев и так далее. Просто в защиту школы скажу: вот это дерганье за косички идет не из школы, а вообще из культуры. Еще в текстах XVI века упоминается, что избиение мужчиной женщины — это знак внимания, знак любви, заботы и прочего.
Константин Мильчин: Хочется сказать, что мы не призываем применять практику XVI века в современной жизни.
Александр Радаев: Вопросы культуры очень давние, большинство к школе отношения не имеют. Хотя советская школа внесла очень многое в регулирование отношений между детьми. Например, решение конфликтов самим коллективом. Дети сами разбирались с неуспевающими. Этого не было нигде в мире.
Константин Мильчин: Но, насколько я знаю из классической литературы, что-то подобное было и в английских школах. В книжке «Старшины Вильбайской школы» описываются механизмы, когда будущие джентльмены решают все вопросы с коллективом.
Александр Радаев: Различие с Советским Союзом в том, что у нас была государственная школа, единый образец для всех. В Англии каждая школа — отдельное государство со своим уставом, и мы не можем говорить об общей практике. В Англии школы были в основном частными, а это значит, что это фирма. У нее нет задачи образования, ее задача — заработать денег. Там ужасно кормили. А телесные наказания были официально отменены только в 1990-х годах. Кстати, в Итоне розги и сейчас являются одним из символов школы. Но вернемся к нашим пионерам. Налаживание дисциплины руками детей. Может быть, отсюда истоки нашей традиции буллинга. Были, например, практики насильственного умывания и вышвыривания из класса. Это считалось нормой. Ну а что? Дети не моются. Актуальная проблема начала XX века. Что же делать? Пионеры заставят.
Дмитрий А. Быков: У нас это, наверное, осталось на уровне дежурных на переменах.
Антон Иванов: У нас дежурные еще периодически заменяли охрану, сидели по двое на КП утром до какого-нибудь восьмого урока, а потом сменялись другими. Ты должен был смотреть, чтобы люди ходили со сменкой, чтобы не бегали курить, вот это все. И это было весело, потому что сидишь с другом, не учишься. Естественно, ты не отрабатываешь как полноценный охранник, просто все мимо тебя ходят.
Анна Баштовая: Я как вспомню: минус 40, ты идешь на эти уроки и понимаешь, что забыл сменку, — и обратно в минус 40 идешь за ней домой.
Антон Иванов: А что до травли или драк — у нас такого насилия, чтобы тебя били, не было. У нас все это напоминало «черный КВН», мы постоянно троллили друг друга. И, естественно, шутки в какой-то момент оказывались за гранью добра и зла. А эту энергию можно в какое-то творческое русло направить.
Дмитрий А. Быков: Ну ты в итоге направил: стал главным редактором журнала, где всех и троллишь. У меня к тебе вопрос как к главреду мужского журнала Men Today.
Александр Радаев: Кстати, этимология слова «woman» связана с тем, что это было «with man» — «с человеком».
Дмитрий А. Быков: Ох, Александр, опасно!
Константин Мильчин: Тонкий лед!
Дмитрий А. Быков: Я слышу треск. Тем не менее, Антон, вопрос как раз гендерный. У нас в школах некое засилье женщин. Ну кем работают в них мужчины? Теми же охранниками…
Антон Иванов: Трудовиками.
Анна Баштовая: И физруками.
Дмитрий А. Быков: Физрук и трудовик — такая комическая парочка. Как, по-твоему, то, что и среди преподавателей, и среди руководства большинство — женщины, не приводит ли к проблемам? Мальчики растут под гнетом властных женщин.
Антон Иванов: Сейчас, возможно, это меняется, потому что есть очень много крутых учителей-мужчин. В школе у моего старшего ребенка классный руководитель — мужчина.
Дмитрий А. Быков: Но это же редкость до сих пор, нет?
Анна Баштовая: Мне кажется, что это связано с деньгами, простите.
Константин Мильчин: Я бы копнул глубже. Профессия учительницы — одна из первых, которые стали доступны образованным женщинам в царской России. Но сегодняшний несправедливый перекос во многом действительно связан с низкой оплатой. Другое дело, что сейчас, мне кажется, в Москве она растет.
Дмитрий А. Быков: Хочется еще поговорить про образ учительницы. Есть же определенный стиль, элементы костюма, прически, по которым точно можно сказать: вот училка.
Константин Мильчин: Этим образом завешана сейчас вся Москва. Этими ужасными сексистскими, кошмарными постерами сериала «Классная Катя».
Дмитрий А. Быков: А, это где два глобуса на уровне груди, да-да.
Константин Мильчин: Есть какие-то вещи, которые делать нельзя. И этот постер — именно такая вещь. Я не ханжа, но все время приходится отводить взор. Это антиреклама самой идеи народного образования.
Дмитрий А. Быков: Сериала я не видел, может, он лучше этого постера, хотя вряд ли. Но были же у нас хорошие картины про школу?
Анна Баштовая: Я не смотрела сериалы про школу, кроме «Эйфории».
Антон Иванов: «Подростки с улицы Деграсси».
Александр Радаев: «Приключения Петрова и Васечкина».
Константин Мильчин: Все-таки первый великий фильм про школу — это «Республика ШКИД», где учителя показаны героями: нищие люди в нищей стране во время Гражданской войны. У них старые учебники. Но они пытаются лучшее, гуманистическое, что есть в русской культуре, нести детям, которые все либо уже уголовники, либо вот-вот ими станут. Это великая книга, великий фильм.
Дмитрий А. Быков: А из более нового?
Александр Радаев: А «Географ глобус пропил»?
Константин Мильчин: Я бы сказал аккуратно, как человек, который любит книжку и считает фильм очень плохим: методы главного героя спорны, прямо скажем. Напиться вусмерть на сложнейшем сплаве по опасной реке, тем самым заставить детей форсированно повзрослеть.
Анна Баштовая: Мне бы очень хотелось видеть в русском кино современных, классных учителей. Не в юбке-карандаше ужасного коричневого цвета. Коричневая юбка-карандаш на учительнице — это очень страшно.
Дмитрий А. Быков: Ну почему, Брэд Питт недавно надевал такую же именно и имел большой успех!
Анна Баштовая: И его все сравнивали с мымрой из «Служебного романа».
Александр Радаев: Капелька любви к этой мымре — и она превратилась в богиню.
Дмитрий А. Быков: Откуда взялись все эти ужасные высокие прически у завучей и директоров? Как из фильма «Дракула» Копполы.
Константин Мильчин: Наверное, тщательность и сложность прически подчеркивала важность работы. Когда поход в школу — как поход на передовую линию борьбы.
Александр Радаев: Никаких распущенных волос!
Анна Баштовая: Да, это подчеркнутая асексуальность, и она здесь почему-то очень важна до сих пор.
Антон Иванов: В старших и средних классах это просто необходимо.
Анна Баштовая: Мне кажется, если придет на урок истории учительница в джинсах, в кроссовках, с нормальной короткой стрижкой, то 15-летний мальчик вряд ли вот так резко ее захочет.
Александр Радаев: Сейчас таких учителей много. И я вижу в соцсетях молодых преподавателей, они показывают свои ежедневные аутфиты и выглядят нормально.
Константин Мильчин: Запас ханжества в обществе довольно велик, потому что популярны скандалы про учительницу, которая просто сфотографировалась в купальнике. О боже, это увидели ученики! И что? И что они сделали?
Александр Радаев: А под одеждой она голая! Но это мракобесие не связано напрямую со школой, оно культивируется вне.
Дмитрий А. Быков: Хочется поговорить на еще одну больную для меня тему. Нормально ли, по-вашему, что в школе до сих пор преподают русскую литературу, этот корпус одних и тех же произведений, полных убийств, суицидов, бесконечных страданий, измен, завуалированного в той или иной форме секса?
Константин Мильчин: В чем, как мне кажется, заключается смысл школьной программы? Помимо того, что это язык, на котором мы общаемся, лучшее, что есть в русском языке. Это еще и те мемасики, которыми могут общаться люди разных поколений — от школьника до 90-летнего деда. Все знают примерно один набор цитат из «Преступления и наказания» и «Горя от ума». Культурный код таким образом передается и объединяет все поколения, все регионы, все национальности, все страты. Устарела ли эта программа? Ну конечно же, да. Современная школа до сих пор та самая, что была придумана в Пруссии в середине XIX века, чтобы обучать солдат и фабричных рабочих. Мы надеемся, что ситуация немножко изменилась. Школа должна выпускать будущих специалистов, которые будут двигать хай-тек, моду, биоинженерию, придумывать бесконечную жизнь, создавать гениальные наряды… Плюс школьная программа не отражает половой, гендерный, расовый, национальный, весь остальной состав современного российского общества. Как можно с этими прекрасными пыльными томами распроститься, я не знаю, они мне все очень дороги. Но программа должна меняться — должна меняться и сама школа.
Александр Радаев: Слушайте, всегда говорят, что все устарело, все надо менять. Но не забываем, что школа — это лаборатория национальной идентичности. И это вопрос не такой мобильный и подверженный изменениям, как веяния в обществе. Веяния меняются, а классическая основа остается неизменной. В XIX веке в гимназии учили латинский и греческий. Мы и с английским-то с трудом справляемся. Да и классика во всем мире примерно одинаковая: у Диккенса постоянно кто-то умирает от чахотки, всюду смерть, тоска и это печальное викторианство.
Дмитрий А. Быков: Другой классики у меня для вас нет. На этой оптимистической ноте вынужден сказать: вы меня убедили. Не надо ничего резко менять, пускай все меняется само постепенно. Спасибо всем, кто участвовал в этой беседе, и в следующий раз попрошу не забывать сменку!
Фото: Михаил Голденков
01 сентября, 2022
