7 новых книг: что почитать в феврале

Февральские книжные новинки пытаются разобраться в истории — семейной, личной, всеобщей, послевоенной Германии, домов Петербурга, потребления чеснока. Иногда получается. Семь книг февраля — семь историй обо всем.

Бернхард Шлинк. «Внучка»

«Иностранка»

Каспар, пожилой владелец книжного магазина, возвращается домой, к своей жене Биргит, ожидая, что она, как всегда, выпила свою вечернюю норму алкоголя — или чуть больше — и уснула. Но она не спит — она покончила с собой. Прожив с ней всю жизнь, Каспар лишь после ее смерти начинает понимать, что ничего о ней не знал. Точнее, не смог подойти к ней ближе, чем в 1960-е, когда он, студент-историк, веси (так называли западных немцев), приехал в Восточный Берлин, влюбился и помог Биргит сбежать с ним на Запад. Оказывается, с тех пор она только и делала, что смотрела в прошлое и думала, сможет ли исправить все свои ошибки. Главный спойлер автор выдает в названии: большую часть этого тонкого и грустного романа Каспар будет пытаться найти общий язык с Зигрун, внучкой Биргит. Ее родители — правые радикалы, они считают, что дневник Анны Франк — это фейк, а лучший пример для подражания — надсмотрщица концлагеря, самозабвенно служащая своей родине. Дедушка может противопоставить этому лишь музыку, терпение и желание понять. Наивный.

Немец Бернхард Шлинк родился во время Второй мировой войны, и это предопределило главные темы и болевые точки его книг. Самый известный его роман, «Чтец», как и «Внучка», рассказывает о столкновении миров, существующих внутри Германии, о том, что Вторая мировая никогда не заканчивается, и о том, как сильно и безжалостно родина любит своих верных сынов и дочерей. И внучек, разумеется.

Лев Кузьминский. «Привет, заморыши!»

«Лайвбук»

У Дани два младших брата и три, то есть теперь уже четыре, младших сестры: его мама взяла опеку над еще одной девочкой из детдома. Своих у нее трое — Даня, Лея и Яна, остальные — Леша, Рома и Шура — приемные. Теперь в доме появилась Оксана, и к этому никто оказался не готов. Она лезет ко всем обниматься, ворует деньги, матерится, гоняется за братьями с ножом, мечтает попасть в тюрьму, потому что там кормят, — а у ее новой семьи и без того много проблем. Подросток Рома маниакально поливает себя дезодорантами и уверен, что все считают его вонючим уродом. Решительная Шура не обращает внимания на свой диабет и думает набить еще одну татуировку. Леша в свои восемь лет так и не может научиться читать. Яне снятся кошмары. У Леи появился знакомый, коллекционирующий юных девушек. А Даня в третий раз пытается поступить во ВГИК, для чего и пишет вот эту книгу.

После недавнего сериала «Пингвины моей мамы» тема старших детей в семьях, где много приемных, уже не шокирует. Но этот роман, попавший в длинный список премии «Лицей», — автобиографический. Ну разве что в реальной жизни чуть меньше пожаров, погонь и любовных трагедий. Хотя, может, и больше. «Привет, заморыши!» — ироничный полусценарий-полуроман о людях, которые никак не справятся с самими собой и поэтому пытаются опекать других.

Ян Левченко. «Человек с бриллиантовой рукой. К 100-летию Леонида Гайдая»

«Новое литературное обозрение»

Сборник культурологических статей, выпущенный к 100-летию со дня рождения главного народного режиссера Леонида Гайдая, — не столько рассказ о его жизни или исследование его творческого метода (хотя и это, конечно, тоже), сколько диалог между гайдаевскими фильмами и советским миром. Здесь есть, например, разбор костюмов троицы Трус — Балбес — Бывалый, или покадровое сравнение эйзенштейновского «Ивана Грозного» и комедии «Иван Васильевич меняет профессию», или размышления о том, почему фильмы Гайдая «были признаны недостойными представлять Советский Союз во Франции» (единственный фильм Гайдая, показанный во Франции, — «Двенадцать стульев» в 1971 году). Или замечательно подробный разбор характера Горбункова — и неожиданный вывод: «потерянный невротик» Семен Семенович Горбунков испытывает посттравматическое стрессовое расстройство, и авантюрная интрига пробуждает спящую в нем силу. Внятное и бесконечно увлекательное исследование материи советской жизни, воплощенной в фильмах Гайдая.

Хелена Турстен. «Фрекен Мод просила ее не беспокоить»

АСТ

Вторая книга из ироничного цикла о милой шведской старушке, одиноком божьем одуванчике фрекен Мод, которая иногда преувеличивает свою беспомощность: хватается за ходунки или надевает сразу два слуховых аппарата. Она живет в огромной квартире в Гётеборге, принадлежащей еще ее родителям, обожает сыр, кофе и хороший алкоголь, а иногда просто вынуждена кого-то убить. А что прикажете делать, если люди такие непонятливые, назойливые и все время хотят облапошить бедную старушку? Все начинается с того, что фрекен Мод, в очередной раз поговорив с полицией о трупе, найденном у нее в квартире, и убедив полицейских в том, что она совершенно безобидна, едет в тур по Южной Африке. Там она собирается погулять, насладиться вкусной едой и местной настойкой, посмотреть на львов, зебр, ну и разобраться с плохими людьми, если таковые попадутся по дороге. Каждое убийство, которое совершает или о котором вспоминает фрекен Мод, решено как детективная задача, только вместо детектива тут — женщина, воюющая с миром за собственное спокойствие.

Евгения Некрасова. «Золотинка. Рассказы и поэмы о женщинах, медведях и магических существах»

«Редакция Елены Шубиной»

Рассказы и стихи Евгении Некрасовой («Калечина-малечина», «Кожа») — это не рассказы и не стихи. Это сказы, заговоры, плачи. Некрасову называют основательницей «магического пессимизма» в русской литературе, ее сравнивают с Андреем Платоновым и Алексеем Ремизовым, она побывала в шорт-листе «Нацбеста» и «Большой книги», получила премии «Лицей» и «Странник/НОС» — и все это говорит о ней не больше, чем слово «рассказы» о ее текстах. Ее истории, обманчиво простые, балансируют между явью и навью, между сказками и болью, между смелостью и безрассудством. Они о том, как мир оборачивает женское тело своим ядом, своим снегом, медвежьими шкурами и журналистскими лонгридами, о женщинах, которые «нащупывают, пропальцовывают жизнь», и о самом мире, который мутирует вокруг них — несправедливо и больно, а иногда справедливо и больно. Одна героиня прячет мужика в складках своего тела, другая рожает медведицу, третью хоронят как героиню — а она оказывается живой; рассказы разворачиваются медленно, проходят осторожно, и их тихая поступь леденит кровь.

Ха-Джун Чанг. «Съедобная экономика»

«Манн, Иванов и Фербер»

Корейский экономист Ха-Джун Чанг («Как устроена экономика») в своей новой книге рассказывает не об экономических принципах, а о том, как устроено общество. Английский подзаголовок гласит: «Голодный экономист объясняет мир», и каждая глава начинается с подробного описания какого-нибудь продукта, от чеснока до шоколада. Так мы выясняем, что средний кореец ест 7,5 килограмма чеснока в год, а средний француз — всего 200 граммов, узнаем, из чего делается малайзийско-индонезийское блюдо наси-лемак и что острота перца чили — это не вкус, а боль. Личные взаимоотношения с едой тут соседствуют с экономическими байками. Лапша становится для Ха-Джун Чанга поводом поговорить о производстве машин и коллективном предпринимательстве, клубника — о роботизации, а курятина (в частности, курятина на рейсах «Аэрофлота») — о принципе всеобщего равенства и свободном рынке.

Екатерина Кубрякова. «Голоса из окон. Ожившие истории петербургских домов»

«Бомбора»

Живое эхо города: блогер и писательница Екатерина Кубрякова дает слово обитателям 37 питерских домов, не мешая им переговариваться, грустить, радоваться, сочинять. Вот режиссер Сергей Юткевич рассказывает о своем соседе Дмитрии Шостаковиче, жившем в «не очень уютной комнате, окнами выходившей на улицу Марата»; вот Пушкин в доме на Фурштадской плачет при первых родах жены; вот девятилетняя Лина Короткевич ждет маму из роддома в блокадном Ленинграде — одна в большой коммунальной квартире на улице Некрасова, без света, без тепла, а потом уже и без еды. Вот французский повар Lallemand, лучший в Петербурге, делает изысканные обеды для Льва Витгенштейна и его жены Стефании в доме Гурьева на Фонтанке, но русская кухня ему не дается, а беременная Стефания ест в основном восковые свечи. Вот Мандельштам рвется к Георгию Иванову в дом на Каменноостровском. Вот попугай Каро приветствует в кабинете Дома работников «Ленфильма» на Малой Посадской своего хозяина Григория Козинцева. И на все это смотрят окна с современных фотографий — строгие, залитые солнцем, ясные, открытые, ветшающие, новые. Неоспоримое и редкое достоинство книги — именно в многоголосье, в равноценности свидетельств: дому все равно, был его житель знаменит или безвестен, он жил — и этого достаточно.

Текст: Ксения Рождественская