Марк Эйдельштейн начал сниматься в кино всего четыре года назад и уже побывал в Каннах, стал наиболее узнаваемым российским актером, вошел в список самых стильных людей уходящего года по версии The New York Times и получил приглашение на главную роль в продолжении сериала «Мистер и миссис Смит». Разбираемся в феномене актера.Двадцатидвухлетний Марк Эйдельштейн избежал (ну, почти) традиционных для молодых актеров эпизодических ролей в проходных сериалах. В полном метре дебютировал три года назад, будучи студентом Школы-студии МХАТ, и сразу в крупной роли: в «Первом снеге» Натальи Кончаловской он появился в образе чудаковатого отрока, к которому неровно дышит фрустрированная взрослой жизнью главная героиня. Второй киноработой стала романтическая комедия «Страна Саша» Юлии Трофимовой, где он играл уже, собственно, Сашу, а фильм показали в параллельной программе Берлинского кинофестиваля. Потом была главная роль в сериале «Смычок» про скрипача-наркоторговца. Военно-историческая драма «Праведник», где он делил экран с Яценко, Хабенским, Маковецким и Хаматовой. В сериале «Монастырь» линия его героя с сомнениями и семейными тайнами была куда интереснее центрального, казалось бы, сюжета про перевоспитание крикливой оторвы в духовно-нравственных традициях светского и христианского гуманизма.
Кадр из фильма «Первый снег»
А в 2024 году вышла недурная криминальная комедия «Фарма», сериал о дореволюционных проститутках «Чистые», два инди-проекта режиссера Романа Михайлова. Но главное — актер появился в роли Коли Герасимова в «Сто лет тому вперед» и в роли русского «золотого мальчика» Вани в американской «Аноре» Шона Бэйкера, получившей «Золотую пальмовую ветвь» в Каннах. Теперь его позвали во второй сезон шпионского драмеди «Мистер и миссис Смит», где играть ему предстоит мистера Смита. Amazon MGM искали 20-летнего актера, и оказалось, что Марк Эйдельштейн — лучший из всех 20-летних.
Существуют на свете люди, которым тупо везет, и, возможно, Эйдельштейн — один из них. Однако одним лишь фактором везения происходящее не объяснить. Будь он просто везунчиком, в лотерею бы какую-нибудь выиграл, но стремительная карьера актера в кино заставляет предположить, что есть в нем что-то такое, чего не хватало российскому и, как вроде бы оказалось, не только российскому кинематографу.
Безусловно, он красив — той чистой романтической красотой, которая уместнее смотрится в музыкальных бойз-бендах, чем в кино, предпочитающем более приземленные типы мужской привлекательности, чтобы в герое легче было узнать себя или своего соседа. И которая, проникнув в кино, обычно уравновешивается нравственными изъянами персонажа, девиантным поведением или какими-нибудь руками-ножницами — потому что иначе в этих ангелов во плоти никто не поверит. Эйдельштейн если чем свою красоту и уравновешивает, то подростковой наивностью человека, будто бы совершенно не сознающего собственной неотразимости.
На женский пол такое сочетание действует магнетически. Если его герой — школьник, по нему обязательно сохнут самые красивые одноклассницы, выглядящие по сравнению с ним настолько более опытными и зрелыми, что невольно думаешь: а это вообще законно? В него с первого взгляда влюбляется соседка, живущая этажом ниже и зашедшая поскандалить из-за шума («Первый снег»). Девушка-агент каких-то нацистских спецслужб, выискивающая беглых евреев на оккупированных территориях, стыдливо пожирает его глазами, собственноручно купает в тазике и всерьез задумывается: а может, лучше взять этого пацана в охапку и убежать с ним куда подальше — и от немцев, и от партизан («Праведник»)? Даже молодая мама героя в «Стране Саше» по-девичьи смущается своего сына и порой ведет себя с ним как безответно влюбленная дуреха-ровесница.
Кадр из фильма «Страна Саша»
Он нередко косячит, но на него трудно сердиться всерьез. Ну да, прости, что женился на эскортнице («Анора»). Что застрелил твоего папу («Сто лет тому вперед»). Что наврал, будто он ученый-гляциолог и пишет докторскую диссертацию о ледниках, а сам простой одиннадцатиклассник, который готовится (точнее, не готовится) к ЕГЭ («Первый снег»). Он очень извиняется и, если вам от этого станет легче, готов признать, что он лох и лузер. Но ведь ничего страшного же не произошло? С эскортницей можно вот прямо сейчас развестись. Профессора Селезнева воскресить. А наврал — ну, просто чтобы произвести впечатление. Все же хорошо в итоге? К нему не липнет никакая вина — кажется, это качество среди прочего и привлекло Шона Бэйкера, который видел своего Ивана не злодеем и не чванливым жлобом, а, скорее, солнечным мальчиком-зайчиком. Невинным дитем, не ведающим ни добра, ни зла, как положено обитателю райского сада.
Герои Эдельштейна часто и живут в раю — точнее, в блаженном безвременье между важными вехами жизненного пути. Между школой и тем, что будет после нее: вузом или, как вариант, срочной службой в армии. Между мирской и монашеской жизнью. Между последними днями детства в Нью-Йорке и взрослой скучной работой в компании папы-олигарха. Лучше всего у актера получается играть вот такого человека — остановившегося на распутье, но не для того, чтобы вдумчиво выбрать дорогу, а просто чтобы подольше там постоять. Так и стоял бы там вечно, если бы, понукаемый сценаристами, не был вынужден принять какое-то решение (должна же быть в сюжете, что называется, развязка). Или если бы потерявший терпение окружающий мир авторитарно не принял решение за него. И, как только это происходит, магия рассеивается, а кино заканчивается, потому что дальше уже ничего интересного.
Кадр из сериала «Смычок»
Из всех парубков отечественного кино Эйдельштейну ближе всего, кажется, Иван Мирошников из шахназаровского «Курьера». Тот тоже расслабленно длил невесомый миг между прошлым и будущим и не собирался ничего предпринимать. Но Иван, как это свойственно позднесоветским киногероям пубертатного возраста, был не по годам мудр. Он отлично знал, что будет дальше, иронично поглядывал на взрослых, угадывая в них свою будущую жизнь и заранее смиряясь с нею. С высоты своего здравого смысла незло юродствовал: косил то под дурачка, то под урку, пел «Соловья» Алябьева и залпом пил французские духи из семейного фарфора, чтобы побесить окружающих.
Герой Эйдельштейна не хочет никого бесить. Он играет ночью на трубе и бросает велосипед на узкой подъездной лестнице («Первый снег») лишь потому, что ему в голову не приходит, что это кому-то мешает. Водрузив на голову шляпу, словно Майкл Джексон, он застенчиво танцует под Кола Бельды — скорее сам с собой, чем с зачарованно смотрящей на него девушкой. В момент, когда нервы у всех на пределе, начинает читать рэп («Фарма») — не с целью потроллить, а просто вот ему захотелось сейчас читать рэп. Отгораживается от мира то наушниками, то игровой приставкой — потому что рай не бывает коллективным, там есть место только для одного. И еще он, в отличие от проницательного Мирошникова, понятия не имеет, что будет дальше — как, в общем-то, и каждый из нас.
Кадр из фильма «Анора»
«Ваня, сделай что-нибудь!» — трясла суженого за рукав несчастная Анора, призывая к подвигу и бунту. Ваня не делал ничего — не только потому, что он богатенький Буратино, а она бруклинская секс-работница. Но и потому, что понимал: будущее неизвестно, но неминуемо. Что должно случиться, обязательно произойдет, и никакие бунтари без причины или даже с причиной давно уже не в силах ничего изменить. Остается просто длить как можно дольше это состояние относительно блаженной невесомости, пока реальность не выловит тебя холодными руками из твоего индивидуального Эдема. А когда это все-таки произойдет, кино закончится — ведь дальше начнется совсем другая история, которая вряд ли кому-то понравится.
Текст: Роман ЧеркасовФото: Rodin Eckenroth/Stringe/Getty Images