«„KGBT+“ на фоне „Крути“ выглядит почти романом Достоевского»: рецензия на новую книгу Пелевина

Вышла четвертая часть «баночной саги» Виктора Олеговича Пелевина, посвященная вселенной Transhumanism Inc., — это мир, в котором все небедные люди уже запихнули свои заспиртованные мозги в банку, и теперь наслаждаются разнообразными симуляциями. И стимуляциями. Литературный критик Ксения Рождественская рассказываем, почему книга «Круть» вызывает зуд.

Зудит где-то в том месте, где раньше было восхищение, возмущение, удовольствие, желание разобраться. Возможно, это фантомные боли: Пелевин уже очень давно пытается донести до читателя, что реальности никакой нет, но расплескивает это знание по дороге. С каждым романом он несет это знание все более расслабленно, декорации в каждом новом тексте все более условны, героям — да и читателям — все реже оказываются доступны настоящие переживания. А если вдруг по недосмотру что-то живое в текст проберется, Пелевин тут же объяснит, что это «просто тюремная наводка через имплант», ничего личного. Постепенно все живое атрофируется, на его месте возникает корочка, она и зудит.

Итак, оперативник Маркус Зоргенфрей, в «Путешествии в Элевсин» путешествовавший в Элевсин, выныривает из предыдущего задания и немедленно получает следующее: мир на грани катастрофы, мировое зло собирается возродить на земле ад, надо с этим разобраться. Ад будет точно таким, как во времена динозавров: жарко, душно, влажно, все жрут друг друга. Кстати, динозавры были уничтожены не астероидом, это Христос в образе астероида сошел во ад и освободил духов зла от возможности воплощаться в тех же телах. Но космическая ось зла никуда не делась. В следующий раз зло воплотилось в Ахилле (троянский конь был вообще не конь, а динозавр); теперь же, как ожидается, зло войдет в мир в Ветроколонии номер семьдесят два, и победит его лишь доброволец, но с условиями.

Тут мы и приходим к термину «круть»: в исправительных ветроколониях Доброго Государства сидят осужденные петухи и куры-заточницы и бесконечно крутят педали, приводя в действие гигантские ветряки. Кроме того, на уголовном сленге «круть» — это «крипто-навар, получаемый от теневого майнинга». Руководит ветроколонией жандарм Дронослав Сердюков, к чьему импланту Маркус будет регулярно подключаться. Куры, понятно, хотят продырявить петухов своими цугундерами, потому что фемы еще в карбоновую эпоху решили отжать «у агентов патриархии клептофаллический дискурс». И не только дискурс.

В сущности, все эти терки кур с петухами, разговоры Ахилла с петухом в законе, в которого Ахилл должен воплотиться, чтобы превратить мир в ад, или заседания у епископа Ломаса, который выясняет, что оперативник Маркус увидел в чужом сне, — это просто зеркала того, давнего разговора Затворника и Шестипалого из лучшей повести Пелевина 90-х. Этот диалог бесконечно повторяется во вселенной Пелевина, это Чапаев беседует с Пустотой, это граф толстой выясняет, что он — лишь персонаж, это безмятежный учитель проводит время со скучающим учеником, это скучающий писатель наставляет раздраженного читателя.

В «Крути» альтер эго Пелевина, Шарабан-Мухлюев, лучший и талантливейший писатель эпохи карбона (нашей, нашей эпохи), назван «шредингерическим автором»: он то ли человек, то ли конструкт, то ли сам пишет, то ли давно отдася нейросетям, «трубку он больше не берет. Но сам позвонить иногда может». Пелевин всегда пишет автопародию, и сам давно уже существует как писатель Шредингера: находится неизвестно где, то ли просветлился, то ли нет, то ли гений, то ли не совсем, — и вроде каждый его новый роман на эти вопросы должен отвечать. Или нет.

Если вся эта педальная конница вас еще не утомила, «Круть» вам понравится. В этой книге, как и в двадцати предыдущих, собрано «пелевинское бинго»: фем-брезгливость, исторические доказательства иллюзорности всего сущего, наезды на литературных критиков (да уже и не наезды, а скорее жесткий секс). А также Древний Рим, Древняя Греция и все то, что находится в школьных учебниках истории вокруг них: битвы динозавров, блатные разборки и неизбежная победа мировой закулисы над мировым злом.

Пелевин выдает все новые заточки и вбойки, программы для имплантов и развлечения для нейрострапонов, и весь этот бесконечный гон существует лишь для того, чтобы потешить читательский рептильный мозг и издательский рептильный план. И получить криптонавар, конечно. В плейлисте к роману оказываются Ник Кершоу, Петр Ильич Чайковский и «Песенка велосипедистов», которая, в сущности, пересказывает все сюжетные линии «Крути»: от «трудно было человеку десять тысяч лет назад», до «О-о, о-о, о-о, о-о, даль-даль-даль-даль, даль-даль-даль-даль».

Тюремные разборки, лагерные восстания, гендерные битвы Маркус наблюдает чужими глазами, читателю же достается следующая степень отстранения: он смотрит глазами Маркуса. Если таким образом Пелевин хотел показать, как условна реальность, как тосклива, как скучна, — ему удалось: условна, тосклива, скучна. Правда, в «Крути» можно найти слабые отзвуки актуальной повестки — напимер, нравственно-этическое учение Доброго Зла, теорию «малых недеяний», «своеобразный этический код, принятый среди сердобольской элиты, пытающейся сохранить в себе некоторую тайную внутреннюю рукопожатность». Последователи этого учения служат злу так, чтобы реальным результатом их действий становилось добро. Больше в «Крути» нет никакой реальности: это не то чтобы роман, это, скорее, бесконечный автокомментарий к пелевинскому миру.

В давнем «KGBT+», который на фоне «Крути» выглядит почти романом Достоевского, герой, Кай, жаловался, что ему «не поется про ветрогенезис и конницу», потому что «Господь не дает силы и огня». В «Крути» как раз про ветрогенезис и поется, но с силой и огнем просто беда. Воды — да, воды много. Именем Кая (и Герды), кстати, названа в «Крути» Ветроколония номер семьдесят два.

Если вы читатели предыдущие романы Пелевина, но не помните Герду — ничего страшного. Пелевин стирает память Маркусу Зоргенфрею, чтобы воспоминания о предыдущих симуляциях не мешали его очередному заданию, но то же самое он делает с читателем. Память стерта. Что-то, конечно, вспоминается из предыдущих воплощений: какие-то римские гладиаторы не то императоры, «Пинк Флойд» в Помпеях, бесконечные походы русской классики за три моря, какие-то самураи, клубы, коты, восходы и закаты. Но подробностей уже никаких нет. Так что и пацанский диношансон «Крути» тоже забудется. Уже забылся. Вот и ответ на вопрос, как кот Шредингера может быть одновременно и жив, и нет: у людей плохая память, они не помнят, что там было, когда они в прошлый раз открывали коробку с котом. И просветлился ли Пелевин в прошлый раз, они тоже уже не помнят.

Есть надежда, что хотя бы сам автор получает от этой симуляции удовольствие. А не просто крутит, и крутит, и крутит педали.

Может, уже пора предложить Пелевину, как когда-то фанаты делали с Бритни Спирс, «надеть что-нибудь желтое», если его держат в заложниках и ему нужна помощь? Надо попробовать. И через год, осенью, наблюдать, как весь мир желтеет, желтеет, опадает.