Сны о Достоевском. Каким получился новый сериал по «Преступлению и наказанию»

Выходит новый проект режиссера «Топей» и «Внутри убийцы» Владимира Мирзоева — вольная адаптация, пожалуй, самого известного романа Федора Достоевского. В новой интерпретации много странного — это не побуквенная экранизация, а скорее фантазия на тему «Преступления и наказания». Почему надо было делать именно так? Кинокритик Иван Афанасьев пытается разобраться, в чем творческий метод Мирзоева и почему, к сожалению, сериал скорее не получился.

Главный вопрос к новой экранизации вечного романа Достоевского, конечно же, самый простой — зачем? И не в каком-то экзистенциальном смысле (мол, скажи, зачем мне все это, великий инквизитор?), а просто в практическом: что вы хотите предложить в этот раз? Еще одну экранизацию, повторяющую оригинал слово-в-слово? Очевидно, что нет: театральный режиссер Владимир Мирзоев, время от времени обращающийся к кинематографу, решил сделать все почти ровно наоборот. Номинально, конечно, общий каркас сюжета угадывается: есть бедный-несчастный Родион Раскольников, которого завораживает идея тюкнуть топором старушку-процентщицу во имя общего блага. Есть Дуня Раскольникова, судьбе которой здесь уделяется куда больше времени: она, по сути, второй главный герой. Есть Соня Мармеладова, чья героиня заводит, по сути, третью сюжетную линию — в ней есть тоже некоторые метаморфозы, про которые мы пока, впрочем, умолчим.

Кадр из фильма «Преступление и наказание»

Ранее режиссер занимался «Внутри убийцы», эстетским «финчеровским» процедуралом про поиски маньяка. Впрочем, и эта экранизация книги Майка Омера получила чисто «мирзоевское» воплощение: в нем настоящее и прошлое главной героини переплетались с ее чуйкой на маньяков, создавая слегка сюрреалистичный визуальный ряд. До этого Мирзоев также снял «Топи», в котором сама начинка экзистенциального триллера, пронизанного различными странностями и аберрациями сознания, допустимыми в жанре магического реализма, создавала ощущение некой потусторонности происходящего. Даже в приземленном, чеховском драмеди «Как Надя пошла за водкой» он наполнял пространство некой придурковатой отчужденностью, выраженной в весьма странных порой поступках персонажей. Мир как что-то среднее между сном и жизнью — вот так можно, если вкратце, описать стиль Мирзоева.

Кадр из фильма «Преступление и наказание»

В «Преступлении и наказании» он пошел еще дальше — превратил роман Достоевского в, своего рода, коллективный трип героев, в котором переплетаются мотивы и других произведений писателя. Допустим, один из персонажей говорит про то, что быть хотел бы «семипудовой купчихой», цитируя самого черта, беседующего с Иваном Карамазовым. Да что там — говорит все это тот самый Черт, вот только теперь он ведет (не)душеспасительные беседы с Раскольниковым, выступая в качестве проводника мыслей и воли героя между ним и зрителем. В титрах он обозначен как «Тень»; таким образом, Мирзоев и сценаристка, его дочь Анастасия, работавшая с ним над «Внутри убийцы», закладывают в сценарий архетипичность Юнга. А где Юнг, там и другие приколы подсознания — отсюда берутся различные химеры, которыми наполнен сериал: то Раскольникову привидятся какие-то белые бесы на берегу некой реки, из которой он ни с того ни с сего выходит (видимо, из Стикса прямиком в царство мертвых, даже без помощи проводника). То на берегу Невы, соседнем от того, где Родион попивает несуществующее винцо с фруктами, дом загорится… Символизм сериала можно сидеть и разбирать кадр за кадром.

Кадр из фильма «Преступление и наказание»

Проблема в том, что это все абсурд во имя абсурда — по крайней мере, так это видится по первым двум сериям, показанными прессе. Гуманистический и религиозный пафос «Преступления и наказания» доступен каждому; Мирзоев же усложняет его до такой меры, что все эти приемы пополам с диковинными приколами начинают казаться какой-то глупостью, наслоением. Как итог, за всеми этим теряется первоначальный посыл. А если учесть, что сериал еще и страшно нетороплив (допустим, то самое убийство произойдет не раньше третьей серии из десяти), то есть риск и вовсе плюнуть на всю эту мишуру и заскучать.

Кадр из фильма «Преступление и наказание»

Ситуацию немного спасают актеры. В первую очередь, конечно же, Иван Янковский — из него получился просто идеальный Родион Роскольников нашего времени. Хамоватый, глуповатый, но с благородными, вроде бы, намерениями шлимазл, которому категорически не хватает той самой воли, и которую пытается перехватить тот самый Черт-Тень. Такой же закредитованный донельзя, просто по-старомодному — вместо похода в банк идет к склочной ростовщице. Кстати, вот эта старомодность, несмотря на очень, скажем прямо, претенциозное исполнение, находится в сериале в странном союзе с попытками сюжет осовременить. Тут, с одной стороны, герои подчас выражаются цитатами из Достоевского, переплетая их с вполне современной речью — и, честно говоря, эта странная мешанина тоже смотрится если и неуместно, то, как минимум, неудачно. Как будто авторы так и не определились, как их герои должны изъясняться.

Кадр из фильма «Преступление и наказание»

И вот эта неопределенность в том, на что же должна быть похожа новая интерпретация «Преступления и наказания», честно сказать, сериал и губит. Его смотришь, как не слишком увлекательную театральную постановку, в которой тебя швыряет из одной крайности в другую, из почти дословного цитирования переисточника в его полную противоположность, от претензии на высокое до не слишком тонкого троллинга. Честно сказать, трудно представить себе, чтобы зрители выдали этому «ПиН»-коду какой-либо кредит доверия, не спросив к следующим сериям за невыплаченные проценты неоправданных ожиданий — с топором в руках.

Иван Афанасьев