Актер Никита Ефремов ― о ностальгии по Москве, массовом кино и роли Николая II

Поговорили с актером Никитой Ефремовым и узнали об архетипах в кино, масштабных съемках у Андрея Кончаловского и о том, почему нет счастья без боли.

Про ностальгию по старой Москве

Я был недавно в Белграде, в Сербии, и мне показалось, что я оказался в Москве где-то 2002–2003 года, той, в которой я был подростком. Мне очень нравится Москва, она все больше превращается в классный, современный мегаполис, но, по моим ощущениям, раньше здесь был какой-то свой, особый шарм.

Про фильм «Соловей против Муромца»

Мне очень понравилось, что Соловей ― отрицательный герой. Хотелось найти возможность подурачиться и сыграть характерную роль. Есть момент, где этот персонаж живет в наше время, потому что продлил себе жизнь. Я вдохновлялся биохакером Брайаном Джонсоном, который тратит миллионы долларов на свое здоровье, и подумал, что Соловей тоже должен быть такой. У него тогда были немного рыжие волосы, и они так хорошо подошли Соловью, еще и эта белизна лица, как у Джонсона.

Про особенности массового кино

Зрелище и развлечение в массовом кино работают прежде всего потому, что в основе сюжета — архетипы. Именно они вызывают эмоциональный отклик у зрителя. Если бы архетип героя, например, не был соблюден в «Титанике» или «Аватаре», эти фильмы вряд ли бы стали столь популярными.

У продюсеров свои задачи — они думают о масштабах, аудитории, бюджете. У сценаристов — свои: чтобы история была структурно цельной и психологически убедительной. Но для того, чтобы фильм действительно сработал, архетипическая основа должна быть живой и узнаваемой — это язык, на котором бессознательно говорит зритель.

Конечно, существует и более авторское, умное и сложное кино — у него другие цели и другая глубина воздействия. Это как с едой: кто-то выбирает фастфуд, кто-то — изысканную кухню. И то и другое имеет право на существование — вопрос лишь во вкусе и настроении.

Про творчество и подготовку к роли

Мне кажется, что между саморазвитием и творчеством не нужно расставлять приоритеты. Актерская профессия позволяет видеть противоположности в другом человеке. Я понимаю, что большинство человеческих эмоций ― это так или иначе проекция, а те ситуации, которые происходят, даже если они самые очевидные, — это лишь повод проявить эти эмоции. Человек хочет разделить все: есть добро, есть зло, жизнь ― смерть, Бог ― дьявол и так далее. Но тем не менее в нашем мире это все существует одновременно. Поэтому, когда ты исследуешь роль, как мой дед Олег Николаевич Ефремов повторял: «Играешь злого ― ищи, где он добрый. Играешь доброго ― ищи, где он злой», ― так и в жизни. Я понимаю, что, например, Соловей и Илья Муромец тоже не могут существовать друг без друга: Муромцу негде будет доказывать, что он богатырь, а Соловью нужен этот хороший чувак, чтобы ощутить вкус победы.

Когда я изучаю персонажей, я в каком-то смысле могу их разложить и увидеть эти противоположности. Посмотреть, что, например, стремление быть очень хорошим говорит о том, что где-то есть и скрытое желание быть невероятно плохим, или наоборот. Я хотел бы сыграть персонажа-трикстера вроде Чеширского кота, который не дает ответов, а задает вопросы. Чья внутренняя сущность постоянно хочет заигрывать с реальностью. И может быть, даже провоцирует новые вопросы и любопытство.

Про съемки у Андрея Кончаловского

В проекте «Хроники русской революции» у меня роль Николая II. Очень круто работать с Андреем Сергеевичем, потому что он практически сразу мне дал ключ от этой роли. Каждый из нас, безусловно, видит свое кино, и этот фильм сразу дает четкое ощущение того, чем жил последний российский император и как он смотрел на мир. Очень интересно посмотреть, как все в итоге сложится, потому что это были самые масштабные съемки в моей жизни. Андрей Сергеевич снимал одновременно, наверное, на 8–12 камер, то есть разводилась сцена целиком под общий, средний и крупный план. Мы репетировали, потом делали четыре-пять дублей, и это, конечно, очень удобно, что ты перестраиваешься постоянно, а играешь все один раз. Андрей Сергеевич прекрасно знает, что он хочет, и это главное: он лидер, он командир, он вожак. И для меня как для актера такое очень важно, это прекрасная, как сейчас принято называть, старая школа.

Про благодарность и смертность

Моя главная задача ― научиться не бояться того, что мое сердце не выдержит, если оно откроется и я буду воспринимать мир чуть шире, чем сейчас. Потому что, конечно, не хочется испытывать боль, но это необходимо, чтобы испытать максимальное счастье.

Все построено на противоположности ― в институте я написал, что «если бы не было рук у меня, я бы, наверное, любил свои руки». Мне кажется, нужно не развитие, а некая условная «деградация», чтобы стать по-настоящему благодарным, увидеть, что у меня уже есть и насколько это на самом деле невероятно. И в этом смысле понимание своей конечности и смерти ― оно тоже невероятно. Мы все бежим от этого, нам нужно счастье-счастье-счастье и все только положительное. Это и есть разделение на ад и на рай, и тогда мне надо бежать и контролировать, насколько я счастлив. Но то, что я пытаюсь контролировать, контролирует меня.