Майя Плисецкая и Родион Щедрин: воспоминания друг о друге, творчестве и жизни

Это он гениален, а не я однолюбка. А люблю я только Щедрина.

Я его так люблю, что не ревную. Люблю больше жизни. Я не мыслю себе жизни без него. Мне она не нужна.

Действительно, он совсем не ленивый. Он не позволяет себе лениться ни в чем. У него так много интересных предложений, и все хочется успеть.

Я восхищаюсь им всю жизнь. Он меня ни разу ни в чем не разочаровал. Может, именно поэтому наш брак продолжается так долго.

Для меня она вообще великая жар-птица.

Я бесконечно рад тому, что моя жизнь — жизнь счастливого человека. У меня была великая жена, с которой у меня были исключительные отношения. Мы понимали друг друга с полуслова. Я отношу это главным образом к ее характеру, к ее терпимости. Я был счастлив с ней безмерно, бесконечно. Мне с ней было всегда интересно. Каждая минута была наполнена тем или иным событием. И конечно, на творчестве это не могло не сказаться. Мы друг друга обогащали и человечески, и, наверное, каждый в своей профессии.

Майя часто меня укоряет: «Опять ты плохо кланялся, нескладно. Публике не поклонился, не улыбнулся. Все улыбался исполнителям». За это мне иногда попадает.

Знаете, какое у Майи еще достоинство? У нее биологически нет ни одного мужского гормона. Все — женские.

Вы знаете, мы просто подошли друг другу. Причем все эти годы у нас не было каких-то отдалений или сближений. Очень ровные всегда были отношения. С ней мне легко. Я надеюсь, ей со мной тоже не слишком трудно.

Я вам скажу одну замечательную вещь — поскольку вы спрашивали о Майе Михайловне. Она очень часто говорит гениальные афоризмы, которые надо записывать. Я даже купил себе специальную записную книжку, потому что они правда бесподобны. Вот и сейчас, когда я занят «Левшой» и сижу много часов за письменным столом, она мне как-то сказала: «Ну вот, бросил одну левшу ради другой». Она ведь левша. (Смеется.)

Когда я писал «Очарованного странника», эту тему я п редложил Нью-Йоркской филармонии. И Лорин Маазель (дирижер, руководитель Нью-Йоркского филармонического оркестра. — Прим. ред.) попросил у меня книгу. И я ему дал английский перевод «Очарованного странника». Он прочел и сказал: «Нет, эта идея плохая. Ищите другую». Тогда я ему предоставил немецкий перевод этой книги. Он ее прочел и сказал: «Извините, это замечательная тема. Делайте». Понимаете? И потом мне его жена Дитлинда Турбан, великолепнейшая актриса, сказала: «У него до сих пор в спальном столике лежит томик Лескова».

К сожалению, жизнь человеческая очень лимитирована. Мечтай-мечтай, а придет и твой час. Сейчас мне уже очень трудно писать, потому что левый глаз плохо видит. Я вообще сочиняю музыку по старинке: мне нужны стол, партитурная бумага, тишина и не требуется никакой инструмент. А идей и фантазий у меня и сейчас много. Боюсь, что так они и останутся фантазиями.

А одним из самых болезненных ударов было запрещение после премьеры балета «Кармен-сюита». За него меня очень сильно тогда ругали, а сегодня исполняют каждый день в той или иной стране мира.

Все-таки самое важное для каждого человека искусства, а может быть, и для любого рода человеческой деятельности — это иметь к делу талант (или способность) и чувство внутренней свободы. И совершенно неважно, что за окнами твоей квартиры происходит.