«Чайка» Оскараса Коршуноваса в МХТ: тонкий спектакль о грубых людях

Новая «Чайка» в театре с чайкой на занавесе начинается незаметно. В зале свет. В больших стеклянных окнах (намек на веранду в усадьбе Сорина) отражается амфитеатр и балкон театра, перестроенного Федором Шехтелем. Окна продолжаются двумя экранами наверху сцены, устроенными на скошенном потолке веранды. На них – Дарья Мороз. Она же царит и на сцене: спускается в зал, просит собравшихся не выключать телефоны: снять видео и запостить в инстаграм с хештегом #чайкакоршун.

Публика радуется: момент обычного зрительского стресса, когда свет гаснет и ты понимаешь, что теперь, как на уроке в школе, прикручен к стулу до антракта, да еще и телефон не имеешь права вынуть, отсрочен и даже как будто отменен.

Одетая в белое, сияющая, как умеют сиять только премьерши, Мороз представляет в микрофон своих партнеров – артистов МХТ имени Чехова. Не сразу понимаешь, что между ними уже прорастают отношения персонажей. Игоря Верника она называет «Игоряша» и норовит с ним пошептаться – конечно, он же «на самом деле» Тригорин. Кузьму Котрелёва, бегающего по залу с камерой, Мороз представляет с особой нежностью. Само собой, ведь это ее сын, Костя Треплев. Свет тускнеет. Зрители убирают телефоны – снимать попросту надоедает. Но никто по-прежнему не настаивает, что перед нами герои Чехова.

Фото: Александр Иванишин

«Чайка» литовца Оскараса Коршуноваса сшита по лучшим лекалам современного искусства: тут нет «четвертой стены», и актерам не приходится смотреть на публику остекленелым взглядом. Ныряя в зал (вместо обычных мхатовких ступенек на этот раз – лесенка, как в бассейне), они не выходят из образов, а точнее, с самого начала размыкают эти образы, дополняя их своей, актерской жизнью. Тем более что театр и актеры – одна из тем пьесы Чехова.

«Меня никогда не любили женщины», – произносит слова Сорина народный артист, любимец советских и постсоветских женщин Станислав Любшин – и в паузу, под смех зрителей, как будто достраивает себя до Сорина. По такому же принципу – с помощью незаметного добавления актерам черт их персонажей – сделаны костюмы. Говорят, дизайнер Агне Кузмицкайте смотрела аккаунты участников спектакля в Instagram, изучала, кто во что одевается, – и придумывала костюмы, которые они могли бы надеть и в жизни. Ну или делала небольшие допуски. Вот, например, Полина Андреевна. Ее уютный спортивный костюмчик Евгения Добровольская могла бы носить хоть каждый день. Но без блестящей чешуйчатой майки – это уже атрибут нелепой и несчастной Полины, ластящейся к Дорну и жадно впивающей последние капли молодости.

Фото: Александр Иванишин

Естественно выглядят и декорации Ирины Комиссаровой. Поначалу кажется, что их просто нет. Есть только большие стеклянные окна, работающие на две стороны. Иногда кажется, что герои сидят на веранде, а за стеклом – отражается озеро (с помощью видеопроекции). А то вдруг все меняется местами – актеры уже как будто сидят на улице, а озеро – это зрительный зал.

В общем, это очень экологичная «Чайка». И не только потому, что здесь не показывают чучело птицы (Треплев складывает его из бумаги). А потому, что здесь не выламываются сами и не ломают зрителя, заставляя его поверить во всякие «а теперь давайте представим, что…». Вы можете сидеть в зале и смотреть на летящие по небу облака (отличная работа с видео Артиса Дзерве) или любоваться солнечными бликами на стеклах (изумительный свет – Еугениюс Сабаляускас), потом глянуть в айфон, потом – на соседа, отразившегося на сцене в зеркале. А уже потом – на артистов, которые как-то незаметно от импровизации в прологе переходят к самой заезженной пьесе Чехова. И текст звучит как новый.

Говорят, что-то подобное было в «Чайке» Коршуноваса в Вильнюсе. Но она шла на Малой сцене, в подобии комнаты и почти без декораций. Нынешняя заполняет собой не только сцену и зал, а еще и фойе. После провала спектакля о мировой душе на экране появится Костя, мечущийся по коридорам между портретами корифеев МХТ. И это, кстати, один из самых горьких и самых чеховских моментов спектакля: молодой авангардист Треплев судорожно пытается найти себе место, встроиться в маститый театр, который его не принимает.

Фото: Александр Иванишин

Есть в этой «Чайке» и вполне капустные сцены: Треплев ждет Нину – и мы видим на экране, что она едет по Камергерскому переулку на живой лошади. Подъезжает к МХТ, неловко спрыгивает. Тут в зале включается яркий свет, и оказывается, что Нина Заречная (Паулина Андреева) упала в темноте по дороге к сцене и теперь поднимается, повторяя: «Я гнала лошадей, гнала…» Ближе к финалу Аркадина, ползая под столом, почти насилуя рохлю Тригорина, так не вовремя увлекшегося Ниной, вдруг скажет: «Господи, как я устала играть эту сцену!» А потом и вовсе сорвет с себя микрофон – чтобы свернуться калачиком на дощатой эстраде и ужасно некрасиво завыть.

«Я хотела отыскать и поднять в себе всю театральную тину», – говорит в интервью Дарья Мороз. И эта самопародия удалась. И Аркадина, и Треплев – люди легковозбудимые, тонко слышащие самих себя, но очень грубые с окружающими. Могут разыграть сцену из «Гамлета», мастерски чеканя текст, и тут же некрасиво подраться. Жутковато наблюдать, как автор монолога о мировой душе, только что исповедовавшийся Дорну, ногами отпихивает влюбленную в него Машу (Светлану Устинову). Но и сама Маша, в кожаном прикиде и черных высоких ботинках, не промах: спьяну падает и, подхваченная Тригориным, тут же схватывается с ним «на кулачках». Упивающийся своим ничтожеством Медведенко (тонкая работа Павла Ворожцова) жадно допивает за ней водку и уносит закуску – не пропадать же, и так денег не хватает. Нина же, наблюдая за всеми, то и дело прячется за садовым занавесом – чтобы выйти тогда, когда на сцене останется только Тригорин, и успеть снять с себя кое-что из одежды.

Фото: Александр Иванишин

Монолог о мировой душе она произносит, затянутая в серебристый латекс. Но эффектное до пошлости дефиле быстро прерывается: режиссер смещает акцент на ее зрителей – домочадцев Аркадиной. Собравшись на спектакль Треплева, они сами превращаются в мировую душу: коллективное бессознательное, глумливо корежащееся в такт музыке и мигающему свету, которое при этом успевает еще и отношения выяснять. Все это точно по Чехову. И все так стильно, зловеще и пластично, что, не найдя в программке имени хореографа, начинаешь задумываться: а кто это придумал – может, и правда Треплев?

В общем, реальность двоится, морок усиливается, и чем дальше, тем уставшему зрителю менее понятно, где кончается сцена и начинается жизнь. Нина, явившаяся в последнем акте повзрослевшему и переодевшемуся в черное Треплеву, стала, кажется, еще красивее. Но теперь она актриса и произносит свой монолог с придыханием Татьяны Дорониной. От такого можно и застрелиться.

Рвущего душу финала, когда Аркадина еще ничего не знает, но уже все чувствует, не будет. Это слишком тонко и поэтично. Это не для здешних. Тут люди попроще. Да и все эти чеховские подтексты уже надоели. Кому? Вон посмотрите хотя бы на того человека в седьмом ряду, в центре. Сидит, озирается, устал, достал телефон, что-то пишет. Вон глаза поднял. А, ну да, это же я.

Алла Шендерова