«Вестсайдская история» Стивена Спилберга: праздник среди руин

На большие экраны выходит «Вестсайдская история» — киноадаптация легендарной бродвейской постановки и ремейк классического фильма 1961 года. Алина Кузьо рассказывает, как Спилбергу удается увлечь нас в нью-йоркские трущобы и сделать проведенные там три часа настоящим праздником кино.

Кто бы мог подумать, что после «Аннетт» Леоса Каракса нас в этом году впечатлит еще один мюзикл? Этот жанр уже долгие годы не в чести — когда на экраны выходит классический мюзикл или его переосмысление, мы редко эти картины хвалим: все-таки мюзикл — это что-то слишком искусственное, что-то из ушедшей золотой эпохи Голливуда, гораздо менее адаптивное, чем нуар и вестерн. Но мастерство есть мастерство, и Спилбергу удалось рассказать знакомую историю нью-йоркских Ромео и Джульетты — Тони и Марии, которые влюбляются с первого взгляда на фоне противостояния местных банд «Джетов» и «Акул», так, чтобы мы охали, рвались пуститься в танец или жмурились, не желая видеть трагедию, которая обязательно произойдет.

«Вестсайдская история» 1961 года начиналась с увертюры — буквально на наших глазах из цвета и звука вырастал город — огромный, необъятный, с хайвеями и мостами. Спилберг напоминает, что все новое — это разрушенное старое, и начинает свой фильм с объявления о сносе трущоб, на месте которых вырастет Линкольн-центр. Вот куда всех этих разгневанных мальчишек могли бы взять, задайся они такой целью! Но они не зададутся, а с пеной у рта и искрами в глазах будут пытаться отстоять свое, старое и привычное, чего по факту у них уже и нет.

«Все, что я люблю, разрушают, или оно достается людям, которые мне не нравятся», — говорит своему другу Тони предводитель банды «Джетов» Рифф. Он типичный представитель white trash — нищих белых, о чем ему прямым текстом говорит лейтенант Шранк. То есть в глазах так называемого приличного американца из среднего класса он ничуть не лучше «понаехавших» иммигрантов. Хотя можно ли назвать иммигрантами выходцев из Пуэрто-Рико, страны, чье место на политической карте никак не могут определить ни американские власти, ни представители ООН? В фильме 1961 года этот вопрос не поднимался, но здесь «Джеты» успевают, прежде чем запеть, обменяться парой фраз о Пуэрто-Рико: это все-таки американский штат или нет?

Горькой иронии добавляет и то, что и сами «Джеты» — потомки мигрантов, не сумевших пробиться. Но они называют себя американцами, потому что они здесь дольше, потому что они белые. Тема расизма, конечно, поднималась в «Вестсайдской истории» и раньше, но сливалась с шекспировским конфликтом войны группировок, терялась за плохим бронзатором, которым были покрыты некоторые из «Акул», здесь же она выходит на передний план.

Расизм — штука обоюдная, и предводитель пуэрториканцев Бернардо готов порвать любого белого, который приблизится к его младшей сестре Марии и к нему, для него любой белый американец — локальный представитель колониальной политики, потребитель, которого, если говорить о симпатии к Марии, потянуло на экзотику и очередные завоевания. Делать шаги веры Бернардо не намерен — он полон ярости по отношению к стране, которую, в отличие от других иммигрантов, не выбирал. Пуэрто-Рико находится во власти Америки, и Бернардо будет, ненавидя местный капитализм, стараться получить от этой страны все, что только сможет.

Спилберг не раз повторил, что ориентировался при постановке не на фильм 1961 года, а на мюзикл, обожаемый с детства. И по сравнению с лентой Роберта Уайза в его работе появились акценты, нужные для полноты характеров. Так, Бернардо при назначении дня и места большой разборки между бандами подчеркивает: у «Акул», в отличие от бездельников «Джетов», есть работа и обязательства и нет возможности шляться целыми днями в поисках драк. Для него первая причина участия в разборке — желание отстоять свою территорию, защитить тот клочок нью-йоркской земли, который помечен пуэрториканским флагом и который, как и в случае с его родным островом, у него хотят отобрать.

Таких расставленных буквально парой слов или фраз хайлайтов у Спилберга множество. Это и кульминационная сцена в аптеке, куда приходит Анита, готовая на жертву. Но эту жертву втаптывают в грязь. В эту сцену Спилберг и сценарист Тони Кушнер добавили сестринства, о котором и речи не шло в оригинальной картине. О братстве, идею которого транслирует «Вестсайдская история», не говорил только ленивый, а здесь появляется чувство локтя и у девушек: безликие подружки «Джетов» из первого фильма уходили из аптеки до того, как туда пришла Анита. Здесь они стараются защитить ненавистную пуэрториканку от бешеной озлобленности своих парней.

В этом разговоре о сестринстве играет свою роль и героиня Риты Морено (Анита из классического фильма) — вдова аптекаря, помогающая Тони. Пожилой мужчина-аптекарь из старого фильма был малозаметной фигурой, героиня Морено гораздо более значима: она учит Тони испанскому и уму-разуму, а выбор актрисы связывает два фильма нитями преемственности. Но, справедливости ради, именно ее песенный номер несколько ломает ритм стремительно мчащейся вперед картины. Ураган юности на пару минут замирает перед развязкой.

Важно подчеркнуть, что новая «Вестсайдская история» не такая уж реалистичная драма, как о ней иногда отзываются. Да, персонажи разговаривают на живом языке, тут видна и тонкость диалогов, драки в ключевые моменты становятся драками, а не яростными па, как у Роберта Уайза. Но все еще цвета выкручены до предела, как и трагедийные эмоции, а само действие происходит будто не на камнях и пыли полуразрушенного района, а на обломках декораций — старого мира или прошлого киномюзикла.

А что же с главными героями? Почти что все западные критики успели отметить, что Энсел Элгорт — слабое звено кастинга, единственный звездный актер из титров (не считая второстепенной роли Кори Столла) и при этом самый неубедительный. Может, и так, но его Тони — в том числе благодаря сценарию — действует и выглядит куда более осознанно, чем Тони-предшественник. Герой Ричарда Бейкера казался юродивым, его мотивы, кроме вспыхнувшей любви, были неясны, у актера не получалось их передать. Герой Элгорта — человек, уже отсидевший в тюрьме за почти что убийство, за несдержанный гнев, который теперь он пытается обуздать. В заключении у него было время подумать, и он надеется найти ниточку, которая удержит его стремление быть лучше и не поддаваться темной стороне. Такой ниточкой становится любовь к Марии, но в момент отчаяния гнев берет свое.

Спилберг добавляет деталей образу Тони, переносит так называемое венчание Тони и Марии из шутливых декораций магазина одежды в интерьер почти что веронский, а еще отбирает у девушки условность. Мария из прошлого фильма, как не раз подчеркивали, выступала в финале матерью всех мужчин. Здесь же остается возлюбленной, потерявшей любовь, девочкой Джульеттой, чья вера в светлое будущее и надежда на счастье погибли вместе с несколькими разгневанными мальчишками.

Универсальное горе прошлого мюзикла, подчеркнутое нарочитой театральностью, сменилось горем индивидуальным. Прошло 60 лет, а нетерпимость и ныне там. Спилберг решает не бежать за морализаторством, а показать, какой прекрасный и задорный танец может прерваться, какой ярый пыл угаснуть, если дать волю гневу и ненависти.