Зачем сжигают искусство: от эпохи Возрождения до Николы-Ленивца
В конце февраля в арт-парке «Никола-Ленивец» по традиции будут праздновать Масленицу — широко и, как водится, с огоньком. Это хороший повод порассуждать о взаимоотношениях искусства и огня.
А они, эти взаимоотношения, сложные, ибо искусство горит (как и рукописи, кстати, что бы там ни писал Михаил Булгаков). Хрестоматийная история про религиозного фанатика Джироламо Савонаролу и его костры тщеславия, в которых, помимо всевозможных предметов роскоши, сгинуло множество книг и творений художников, до сих пор леденит кровь. Нацисты в этом смысле, кстати, оказались прагматичнее: вместо того чтобы сразу сжечь все конфискованные произведения так называемого дегенеративного искусства, на чем изначально настаивал Йозеф Геббельс, решено было попробовать обменять их на иностранную валюту, иначе говоря, попросту сбыть на зарубежном рынке, для чего была учреждена специальная Комиссия по утилизации дегенеративного искусства… Впрочем, работы, признанные упомянутой комиссией неликвидными, в конечном итоге все-таки были сожжены 20 марта 1939 года — а это, как сообщает в своей книге «Авангард на выставках. Новое искусство в ХХ веке» Брюс Альтшулер, в общей сложности 4 829 полотен и графических листов.
Тем не менее сегодня сожжение искусства не воспринимается как нечто из ряда вон выходящее. Это даже не характеризуется как вандализм… Разумеется, в тех случаях, когда это происходит с согласия художника.
Вспомним акцию «Сожжение сует» 1998 года в Кронштадте, приуроченную к 500-летию со дня казни Савонаролы на костре, в которой приняли участие художники Тимур Новиков, Георгий Гурьянов, Олег Маслов и Андрей Хлобыстин. Маслов тогда предал огню свою работу «Кончала кончал», изображавшую опавший после семяизвержения пенис. Таким же специфическим манером — бросив в пламя свои работы — одиозного католического монаха помянули остальные участники, по выражению Марии Энгстрём, «неоакадемического перформанса», ставшего «травестийным ритуалом поворота к православию и „новой серьезности“» (что бы это ни значило).
Британец Дэмиен Хёрст, который слывет самым дорогим художником современности, — еще один любитель сжигать собственное искусство. В прошлом году он публично, на камеру, пританцовывая и гримасничая, испепелил 4 851 свою работу (здесь поражает одновременно и продуктивность Хёрста, и тот факт, что он обогнал «пожарных» Геббельса по числу единовременно уничтоженных произведений искусства).
Isabel Infantes/AFP/East News
Правда, ловкач Хёрст заблаговременно оцифровал все сожженные картины и превратил их в NFT-токены, то есть он и радикализм продемонстрировал, и прогрессивность, и деньги не потерял — за каждый такой цифровой слепок он выручил 2 тысячи долларов. Ну, чисто сюжет из «iPhuck 10»!
А вот художника-анонима Бэнкси не спросили, что он думает об уничтожении своего искусства. Впрочем, как тут спросишь, если подумать. В 2021 году блокчейн-компания Injective Protocol просто взяла и устроила акцию сожжения его картины Morons (White) в одной из подворотен нью-йоркского Бруклина. В защиту американских проказников скажем, что за картину они заплатили, и, между прочим, немало — 95 тысяч долларов. И, разумеется, они, как и Хёрст, не дураки и конвертировали произведение Бэнкси в NFT-токен.
Burnt Banksy/YouTube
Представитель Injective Protocol Мирза Уддин пояснил, что акт сожжения следует рассматривать как «визуальное выражение артистического действа в реальном времени», и отметил, что работа Бэнкси была выбрана неслучайно, «так как ранее он сам уничтожил одно из своих творений на аукционе» (речь о картине «Девочка с воздушным шаром», частично изрезанной встроенным в раму шредером на аукционе Sotheby’s в 2018 году, — всего через пару лет ее стоимость, к слову, выросла в четыре раза). Звучит как оправдание, не правда ли?
Деньги, деньги, деньги… Что-то я все про деньги. Обратимся к смыслам. Я не просто так привел здесь все эти примеры, поскольку в каждом отдельном случае интенция к сожжению была разной, соответственно, и интерпретировать действия Савонаролы, Геббельса, питерских неоакадемистов, Хёрста и Injective Protocol следует по-разному.
Феррарец, фактически управлявший Флоренцией в конце XV века, руководствовался идеей очищения через аскезу, отвержения мирских благ ради посвящения всего себя Богу — идеализм в чистом виде. Гитлеровский рейхсминистр народного просвещения и пропаганды стремился устранить любую форму конкуренции господствующей в Германии идеологии — его мотивы были куда рациональнее. Я даже допускаю, что Геббельсу могло нравиться кое-чего из того, что он велел уничтожить. Члены созданной Новиковым Новой академии изящных искусств, призывавшие к освобождению от влияния модернизма, по факту выдали псевдоманифест — их веселый и хулиганский перформанс, с моей точки зрения, является не более чем метаиронией, декларацией ради декларации, где идея выступает в роли служанки формы, как бы оправдывает сам факт высказывания. Иными словами, их целью, возможно, что и бессознательной, было оказаться вне дискурса, сбросить с себя гнет смыслов. Трансгрессивный жест Хёрста был направлен на то, чтобы стереть границы между реальностью и виртуальностью, искусством и товаром, художником и зрителем (покупатели его картин из серии «Валюта» могли выбрать между аналоговой версией приобретенной работы и ее цифровым слепком — если они выбирали последнее, аналоговая версия уничтожалась). Это, безусловно, пример самоиронии, но в куда большей степени это ирония, даже издевка над законами рынка. Наконец, акция с сожжением произведения Бэнкси представляется мне в чистом виде пиаром. За ней не стоит ничего, кроме желания привлечь внимание и тем самым нарастить прибыль.
Описанные акции, однако, роднит то, что в их основе лежит идея отрицания — прелестей жизни, инаковости, смыслов, образа художника как демиурга, ценности искусства. И вот теперь мы подошли к теме Масленицы в Николе-Ленивце. Как расценивать сожжение инсталляций на потребу публике? Есть ли в этом отрицание? Мне кажется, что Масленица в арт-парке у реки Угры — как раз редчайший случай созидания через уничтожение. В этом нет отрицания. Весь секрет — в соединении языческого ритуала, ставшего уже частью народной традиции, и эстетики актуального искусства. С этой точки зрения ежегодное сожжение арт-объектов — символический акт примирения народной и буржуазной культур. Там и аудитория каждый раз очень пестрая — деревенские мужики, богемная буржуазия, бизнес… И все радуются. Одни — тому, что праздник и все горит, другие — качеству искусства и режиссуре перформанса.
Управляющий партнер бюро «Никола-Ленивец» и куратор Масленицы Иван Полисский в беседе со мной, однако, не согласился с озвученной интерпретацией, хотя и признал верным само утверждение об отсутствии элемента отрицания в концепции мероприятия: «Речь не о каком-то там примирении — это не социальная история. Огонь мы в данном случае рассматриваем как полноценного соавтора, то есть наша ежегодная акция ломает традиционное представление об авторе как о единственном субъекте искусства. Наверное, можно сказать, что мы возвели идею Адорно о свободе в искусстве, сформулированную им в своей работе „Эстетическая теория“, в некий абсолют, ведь что может быть бóльшим проявлением свободы, чем добровольный отказ от авторства своего произведения в пользу триумфа стихии».
Непроясненным остался, пожалуй, лишь один вопрос: что чувствует художник, когда сгорает его работа? Ответить на него может разве что сам художник. Но спрашивать о таком немного неприлично.
07 февраля, 2023
