Дело случая: Юрий Никулин, Владимир Этуш и Элина Быстрицкая вспоминают Великую Отечественную войну

Самые лучшие фильмы о периоде с 1941 по 1945 год снимали в СССР – все из-за прекрасных актеров, скажите вы. Да, но дело в том, что зачастую им даже не приходилось играть. Они просто переживали то, что им уже знакомо. Сотни работников театра и кино прошли через фронт, несмотря на возможность получить бронь. Публикуем воспоминания Юрия Никулина, Владимира Этуша и Элины Быстрицкой о том времени.

Юрий Никулин

Фото: скриншот из фильма «Они сражались за Родину», реж. С. Бондарчук, 1975

Я расскажу вам, как юмор спас жизни, по крайней мере, человекам 20. Зимой 1942 года произошел случай, который, конечно, никто нигде не написал, не описал, это был запрет – такие вещи писать. Был послан наш отряд разведчиков-лыжников ночью в тыл врага. Они должны были пройти передовую. Там был отвлекающий маневр, наступление, разведка боем… А эти прошли тихо через проходы и в лес на лыжах, там у них было задание.

Идут тихо, по лесу. Старая дорога, запорошенная, шоссе. Идут бесшумно. И вдруг из-за угла появляется точно такой же отряд. Немцы. Они неожиданно из-за поворота появились друг перед другом. Минутное замешательство, и наши вправо – в кювет, немцы влево. И все это молча. И тишина, залегли все. А один немец такой толстый, видно, заметался и к нашим! В темноте то. И вдруг там слышится:

– Ганс! Ганс! Ганс! – его ищут.

Наши взяли этого Ганса и перекинули его через дорогу. И когда Ганс туда полетел, дело такое получилось что, видно от страха, он в этой тишине громко пукнул. И когда он как жаба там упал на головы им, немцы грохнулись и наши! Это был такой нервный смех, они смеялись в течение ну, может, минуты. Хохотали, лежали и плакали. Потом постепенно начали смолкать. Они стали возвращаться к тому, что происходит, кто они все. И не сговариваясь, наши тихонечко проползли и пошли дальше своей дорогой, а немцы, ни слова не говоря, выстроились и пошли. Они посмеялись вместе минуту, и это все уже решило, их отношения. Они после этого не могли стрелять.

Владимир Этуш

Фото: скриншот из фильма «Классик», реж. Г. Шенгелия, 1998

Шло освобождение Кавказа. Мы заняли очередную деревню, это Ставропольский край. И поймали пленного. На марше полк занимает первую попавшуюся избу и его отвели туда, где был комендантский взвод, там, где обычно находятся помощники начальника штаба.

Я был помощником начальника штаба и командир полка мне приказал выполнить одно задание и я вернулся в эту избу через три часа и застал такую картину. Это было три часа ночи. Небольшая комната в избе. Односпальная железная кровать. На этой кровати лежал первый пленный, которого мы поймали и я его допрашивал. Рядом с ним лежал второй пленный, рыжий. У них в ногах примостился начальник химической службы полка – капитан Казаков, как сейчас помню.

На полу лежал начальник разведки, ничком, и у него на мягком месте покоилась голова третьего пленного. Над всем этим возвышалась фигура часового, который сидел на табуретке и мирно спал, прислонив свой автомат к плечу первого немца, который лежал на кровати.

Никакой войны не было. Было три часа ночи. Мирно светила луна. Ни собачьего лая, ни детского крика, никакого скрипа, уж не говоря о разрывах снарядов или каком-то напоминании о войне. Вот такая идиллическая картина была. И я понял, что все мы люди. Нас разделяет только форма».

Элина Быстрицкая

Скриншот из фильма «Тихий Дон», реж. С. Герасимов, 1957

Как сейчас помню военфельдшера, женщину. Удивительная фигура. Не в смысле внешности, а в смысле личности. Я была в госпитале, военный госпиталь, передвижной, тяжелые условия. Это был передний край, очень близко, буквально несколько километров. А эта фельдшер она рассказывала так:

– Ой! Женщина на войне это что-то такое, о чем еще нет человеческих слов.

Когда мужчины видели женщину на передовой, у них даже лица другими становились. Даже звук женского голоса их преображал. <...> И вот она говорит. Освобождали мы уже Латвию, под Даугавпилсом было, это ночь. Я только прилегла, 10 минут не прошло, вызывает командир. Иду, говорит, в командирскую землянку, там наши сидят военные, один в штатском. Я, говорит, привыкла, наши военные все в хаки. Этот сидит: черное пальто на нем, плюшевый воротник, и он мне говорит:

– Нужна ваша помощь! У меня в двух километрах отсюда жена рожает! Это на нейтральной полосе, опасно. Сможете помочь?

Женщина рожает, кто из медиков имеет право не помочь? Я должна помочь, она говорит. И потом дальше: дали мне пять автоматчиков, идем. Стрельба! То недолет, то перелет, то перелет, то недолет. Лесом идем, темно, луны не видно. Когда пришли в хутор, в дом вошли, я эту женщину, говорит, сразу увидала. Она на куче тряпья лежала. Муж стал занавешивать окна, а у меня, говорит, двое автоматчиков во дворе, двое возле дверей, и один мне, говорит, помогает – фонариком светит. Я, говорит, начала. Говорю: ты терпи, малая, нельзя кричать. Знаю, что больно, ты терпи, нельзя кричать. Если противник узнает, что у нас тут происходит, накроет нас снарядами…

И в это время – девчонка! Ребенок! И когда солдаты узнали, что родился ребенок, что все благополучно, она говорит, как закричали: «УРА»! Я говорю: «ТИХО»! И так это, говорит, было удивительно: ночь, стрельба, ребенок, девчонка.