5 вещей, которые меня изменили: саксофонист и джазмен Алексей Козлов

Наш новый герой — саксофонист, композитор, основатель советского джаз-рока и легендарной группы «Арсенал» Алексей Козлов. 13 октября джазмену исполнилось 86 лет — он продолжает активную концертную деятельность и каждую пятницу выступает в своем клубе с неизменным аншлагом. Узнали, какие события, книги и культурные явления на него повлияли.

Талисман «Джазист»

В 1993 году после одного из концертов «Арсенала» ко мне подошел скромный мужчина и подарил чайник из шамотной глины в виде играющего саксофониста. Мало того что работа скульптора имела портретное сходство со мной, но и остроумно и тонко отражала мое увлечение сюрреализмом. Имя скульптора, к сожалению, стерлось из памяти, но чайник клеймом автора, буквально ставший для меня талисманом, я бережно храню до сих пор.

Его изображение можно увидеть на обложке альбома 1999 года «Алексей Козлов и квартет им. Шостаковича». К моему 85-летию бронзовых дел мастера из Костромы увековечили фигурку — пятисантиметровую нэцке воспроизвели с помощью 3D технологий и отлили из бронзы лимитированную серию из 20 штук для коллекционеров и поклонников.

А сегодня, двухметровая скульптура, которую коллеги назвали «Джазист», стала достопримечательностью исторического центра Москвы. На пересечении Маросейки и Большого Златоустинского переулка над входом в наш лучший в мире джаз-клуб (по итогам голосования на AllaBoutJazz, клуб Алексея Козлова возглавил сотню лучших джаз-клубов мира), на освещенном в темное время суток балконе, она вращается на постаменте и звучит мое саксофонное соло из «Ностальгии».

Снимок «Дуэт двух миров»

В 1971 году в Спасо-Хаусе — резиденции посла США в СССР — состоялся прием в честь Дюка Эллингтона, куда были приглашены советские джазмены, известные композиторы, музыкальные критики и журналисты. После официальной части во время jam session с участием Харри Карни, Пола Гонзалвеса, Дюк сел за рояль, а я исполнил тему и квадрат импровизации популярнейшей баллады I’ve Got It Dad. Открыв глаза, после импровизации, я чуть не ударился виском о балалайку. Русский сувенир, только что подаренный Дюку, был у него в руках, и он возвышался надо мной, изображая, что играет на балалайке. Снимок сделаный в этот момент Юрием Нежниченко, попал в мировые джазовые журналы, в частности — в американский Down Beat, с заголовком «Дуэт двух миров» и, несомненно, изменил официальное отношение функционеров к нашему «неудобному» коллективу.

Стихотворение «Незнакомка»

Дело было в 1951-м, я тогда учился в девятом классе мужской средней школы. На первом же уроке по русской литературе учительница перечислила имена поэтов и писателей, о которых мы должны знать, но изучать их творчество не рекомендовано ГОРОНО. Это было время, когда велась борьба с тлетворным влиянием чуждой советским людям «буржуазной идеологии», что коснулось и творчества русских поэтов-символистов, таких как Александр Блок, Константин Бальмонт, Андрей Белый, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский или Фёдор Сологуб. Даже такой классик, как Валерий Брюсов попал в этот список. Вообще все направление «символизм» было в те годы крайне нежелательным.

У меня дома хранилось много книг дореволюционных изданий. Я, естественно, ознакомился с творчеством нежелательных поэтов. Особенно меня тронуло стихотворение Александра Блока «Незнакомка». Гораздо позже, когда я начал сочинять музыку, одной из первых моих композиций стала пьеса «Незнакомка», посвященная Блоку. Я до сих пор исполняю ее на концертах в своем клубе. И каждый раз, когда я играю эту композицию, меня охватывает какое-то особое, необъяснимо-мистическое чувство, вызванное этим стихотворением еще в далекой юности.

Горькое имя

Проклятие Максима Горького преследует меня всю жизнь. Весь советский период приходилось искать новую идеологическую доктрину, которая способна будет одолеть крылатую фразу пролетарского писателя, сказанную еще в 1928 году: «Джаз — музыка толстых», опровергать которую нам всем пришлось в течение всей жизни.

Вообще все его желчные и нелепые нападки на Нью-Йорк и на Америку в статье «Город Желтого Дьявола» принесли немало зла двум народам, явившись первыми «буревестниками» «холодной войны». Когда я сделал джаз своим основным занятием, мне пришлось почувствовать на своей шкуре, что такое играть «музыку толстых» в стране рабочих и крестьян. Но неприязнь к Горькому возникла еще в школе, когда приходилось учить наизусть монологи его пьес и читать идеологизированные романы «Мать», «Жизнь Клима Самгина». Кстати, я учился в образцовой московской школе №204 имени Горького и, собственно, Алексеем меня назвали в честь любимого писателя отца (настоящее имя Горького — Алексей Пешков). Так что, эта связь носила для меня фатальный характер.

Первая гибкая пластинка

Встреча с Дмитрием Шостаковичем заставила пережить массу противоречивых эмоций: от осознания недостойности собственных произведений для внимания такого человека, удивления сосредоточенной внимательностью прослушивания до типично дипломатического рукопожатия мэтра. Решалась судьба выхода гибкой пластинки-иллюстрации к журналу «Кругозор», на которой были записаны Work Song Нэта Эддерли, авторская пьеса «Наша босанова» и инструментальная обработка песни Андрея Эшпая «Снегопад идет» в исполнении моего квинтета, не принадлежавшего ни к одному советскому музыкальному учреждению, что было в то время немыслимо для издания, но главное, и самой страшное — мой квинтет импровизировал!

Шостакович тогда произнес судьбоносное: «Импровизационность в музыке — это же замечательно!» Пластинка вышла. Разгромных статей не было. Так состоялся первый прорыв молодого современного джаза в сферу грамзаписи, мы пробили маленькую, но очень важную брешь в стене запретов. Это была, практически, первая запись молодых советских джазменов, выпущенная в СССР после войны. Следующим шагом на этом пути был выпуск нормальных виниловых грампластинок с записями ансамблей-лауреатов Второго московского джазового фестиваля «Джаз-65». Позже джаз стал выходить и на виниле.

Радиоприемник «Минск» и мировое признание

В старших классах школы отец подарил мне радиоприемник «Минск» с коротковолновыми диапазонами, на которых не так сильно глушились «вражеские голоса» на русском языке, а музыкальные программы из Англии, Финляндии и Швейцарии не глушились вовсе. Это был лучший подарок, который только можно было представить! Он предопределил мою дальнейшую жизнь и выбор профессии. Для нас, советских людей, любивших джаз, Уиллис Коновер и его программа «Music USA» стали «окном в Америку», открытым постоянно — мы ежедневно слушали и записывали на магнитофоны все, что передавал Уиллис Коновер.

А в конце 1974 года, когда «Арсенал» находился под полным запретом, без всякой перспективы, он оказал нам колоссальную поддержку — передал в очередной программе Music USA запись нашего неофициального концерта в Спасо-Хаусе — московской резиденции посла США. Международная репутация «Арсенала» резко возросла и ускорила официальное признание коллектива в СССР. Лично поблагодарить Коновера я смог только 1978 году на фестивале Jazz Jamboree в Варшаве.