МХТ имени Чехова — 125. Прочитайте отрывок из книги о первых постановках «Чайки» и «Вишневого сада»

В этом году Московскому Художественному театру имени А. П. Чехова исполняется 125 лет. К юбилею его художественный руководитель Константин Хабенский выпустил книгу, которая вышла в издательстве АСТ. В ней собраны рассказы о 125 знаковых спектаклях за всю историю театра. Публикуем отрывок о легендарной премьере «Чайки» и последней прижизненной постановке Чехова «Вишневый сад».

«Чайка» А. П. Чехова (статья Бориса Зингермана)

Режиссеры — К. С. Станиславский, Вл. И. Немирович-Данченко. Премьера — 17 (29) декабря 1898 г.
Легендарная премьера «Чайки» обозначила важный рубеж в истории русского и мирового театра. В этом спектакле, восторженно принятом публикой и прессой, произошло открытие чеховской драматургии и современной театральной системы. Искания европейских авторов «новой драмы» и режиссеров-новаторов, которые действовали в разных странах Европы на сценах Независимых, Свободных театров, в чеховской постановке К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко получили всеобъемлющее гармоническое завершение и неожиданный смысл.

Новая театральная система, ориентированная не на героя-протагониста, а на демократическую «группу лиц», объединенную общей судьбой и настроением. Новое понимание сценической правды, поворачивающее внимание актера и режиссера от реализма внешнего к внутреннему реализму, к тончайшим проявлениям жизни человеческого духа.

Новое, Чеховым предуказанное, широкое и целостное понимание современного театрального стиля, в котором соединяются, незаметно переводя действие из одного настроения в другое, натурализм, реализм, импрессионизм, символизм… Новые представления о сценичности, связанные не с внешними событиями и фабулой пьесы, а с внутренним действием, с едва заметными переменами в настроении действующих лиц. Решающую роль в спектакле Художественного театра приобретал ритм пьесы и сценического действия, угаданный Станиславским в его режиссерском плане (знаменитые чеховские паузы).

Новые, нигде до этого не виданные, мизансцены, поразительно смелые в своей жизненной естественности, наполненные лирикой и драматизмом, психологически тонко оправданные, пренебрегающие привычной театральной условностью (сценические персонажи, сидящие спиной к зрительному залу, как если бы между подмостками и зрительным залом была возведена четвертая стена).

Мебель, вещи, обычные вещи бытового обихода, расположенные почти случайно, «как в жизни», приобретающие образную выразительность — тем более в общении с партнерами, создающие настроение. Наконец, самое главное — правдивая, нервная, стильная игра молодой, интеллигентной труппы…

Все, все было направлено к тому, чтобы тончайшие ощущения души прониклись, как в пьесе Чехова, «неувядающей поэзией русской жизни». После «Чайки» Московский Художественный театр приобрел репутацию театра Чехова и театра настроений. Силуэт чайки, украсив собой раздвижной занавес театра, стал его эмблемой.

«Вишневый сад» А. П. Чехова (статья Виталия Виленкина)

Режиссеры — К. С. Станиславский, Вл. И. Немирович-Данченко. Премьера — 17 (30) января 1904 года.
Последняя прижизненная постановка пьесы Чехова в Художественном театре. О том, чего она стоила автору, почему он так медленно над ней работает, почему так долго ее переписывает и не присылает в Москву последний акт, — в театре никто не догадывался, даже жена, хотя все знали, что он тяжело болен. Не знали только, как быстро и мучительно болезнь прогрессирует, позволяя писать иногда лишь по три-четыре фразы в день.

Первые впечатления от чтения «Вишневого сада» в театре были у многих, как всегда, смутными. Возникли некоторые возражения или, вернее, советы автору в первом отклике Немировича-Данченко («Гармонию немного нарушает тягучесть второго акта [...]. Слабее кажется пока Трофимов» и т. п.). Безоговорочно восторженно принял пьесу Станиславский.

В октябре 1903 года он писал Чехову в Ялту: «По-моему, „Вишневый сад“ — это лучшая Ваша пьеса. Я полюбил ее даже больше милой „Чайки“. Это не комедия, не фарс, как Вы писали, — это трагедия, какой бы исход к лучшей жизни Вы ни открывали в последнем акте». В конечном счете роли распределились так: О. Л. Книппер-Чехова — Раневская (одно время о ней думали и как о Шарлотте), В. И. Качалов — Петя Трофимов (артист причислял его к своим «бунтарям»), М. Ф. Андреева — Варя, В. Ф. Грибунин — Симеонов-Пищик, И. М. Москвин — Епиходов («если Москвин хочет играть Епиходова, — очень рад», — писал Чехов). Так же, как и Артем (первый Фирс в «Вишневом саде»), Москвин пользовался особым расположением Чехова. Антон Павлович наслаждался его чтением своих юмористических рассказов, и в роли Епиходова охотно разрешил ему целый ряд комедийных «отсебятин». Автору очень хотелось, чтобы Лопахина играл Станиславский, но Константин Сергеевич явно предпочитал роль Гаева, считая, что у него «не выходят купцы или, вернее, выходят театральными, придуманными». Остановились на Лопахине — Леонидове...

Однако Станиславский и Немирович-Данченко к этому времени уже овладевали законами драматургии Чехова. Они умели находить чеховское «настроение» не только в отдельных кусках-действиях, в отдельных удачных мизансценах и паузах, но и во внутреннем лейтмотиве каждого акта... «Настроение» возникало из одновременности переплетающихся переживаний. Оно выходило из неподвижности, становилось напряженным и действовало на зрителя по нескольким линиям сразу. Так был построен 3-й акт, где в атмосфере невеселой вечеринки, вальсов, шумных фокусов Шарлотты все нарастало и нарастало тоскливо-тревожное ожидание Раневской, как бы усугубленное звонкой, бодрой уверенностью Ани и Трофимова, которым уже не нужен «вишневый сад». Тревога росла, казалось, вот-вот она получит разрядку, и снова судорожно сжималась, от пустяка, от стука биллиардных шаров в соседней комнате, помешавшего Гаеву сказать сестре, чем кончились торги. И дойдя до высшей точки напряжения, настроение акта разрешалось наконец в опьяненном лопахинском: «Я купил!», в тихом плаче Раневской, в порывистых утешениях Ани. Так с концом акта приходил конец целой эпохи жизни.

Ольга Леонардовна Книппер-Чехова была и навсегда осталась несравненной Раневской. Казалось, и в наши дни она одна владеет какой-то заветной тайной этого тончайшего, сложнейшего по внутренним психологическим переплетениям чеховского образа. Угадав еще тогда, в начале века, что самое трудное для актрисы в образе Раневской — найти ее «легкость», она ничем не отяжелила ее и с годами. Незабываемым для многих современников остался ее дуэт с Гаевым — Станиславским.

Материалы взяты из статьи в энциклопедии «Московский Художественный театр. Сто лет». М. : МХТ, 1998.